можно выразиться личного характера.
– Какие к черту личные обстоятельства? Вы лучший студент по итогам экзаменов! Преподаватели в изумлении!
– Игорь Евгеньевич… Мне самому это неприятно, но решение принято и обжалованию не подлежит.
– И куда теперь?
– Куда-нибудь на стройку… Или в экспедицию: меня киногруппа с Мосфильма на съемки приглашает. На Кавказ.
– Дурак ты, Угрюмов… Иди. Стой! Если надумаешь вернуться, приходи… пока я добрый.
Улыбнулся криво:
– А стану злым ― лучше сгинь с глаз моих…
Однажды ночью, сидя на подоконнике общаги, после крепкой сигары с крепким кофе понял, что это не его профессия. Будучи адвокатом ковыряться в бумагах? Или уйти в менты и ловить преступников? Как вариант, в прокуратуру? А чем она отличается? Решение не было мучительным, принято быстро и бесповоротно, и ничуть потом не жалел: в жизни еще много интересного, кроме пития водки с коллегами-ментами, да обмывание очередных звездочек. А тут еще и ни к чему не обязывающий роман с однокурсницей грозил перейти в пошлые объяснения о преждевременности семейных отношений… Очень быстро стало ясно, что генеральская дочка, привыкшая к исполнению своих прихотей, – папенька-генерал ее обожал – задумала замуж. И прямехонько за Сергея Угрюмова. Для московской барышни, гордящейся местом проживания, это была жертва в каком-то смысле. Но Сережа Угрюмов был столь умен и перспективен, что перевешивал свое незнатное провинциальное происхождение.
Проблема с девицей ничего не определяла, но все же добавляла немного уверенности в правильности принятого решения: покинуть МГУ.
Было это очень давно, двенадцать лет назад, а червячок все же точил: в свои тридцать девять лет интересно было глянуть на преподавателя, годящегося, наверное, в сыновья: разве дадут актерско-режиссерскому курсу кого-то стоящего? Конечно, нет. Какую-нибудь шелупонь зеленую. Усмехнулся: «А закончил бы универ, писал бы сейчас диссер, точно так же читал лекции сопливому юношеству, кислым голосом произнося эдакое невыразимо скучное, глядя в окно и постоянно вспоминая любимую пушкинскую строчку из письма кому-то: «И догадал же меня черт родиться в России с умом и талантом…»
Но если честно, после лекции, недалеко от института, в рюмочной его ждал старый приятель, позвонивший накануне и предложивший встретиться, благо лекция заканчивалась точнехонько к назначенному времени. Это был его дружбан, однокурсник с того самого, юридического. С Саней было выпито столько портвейна, проговорено столько слов, построено столько смыслов, что где-то в глубине сознания, всплывало чуть сладкое, щемящее чувство некоего бесследно утерянного, юношеского, каковое никогда уже не вернется. Что ему было надо, преуспевающему адвокату, оставалось непонятным, но и не встретиться с Александром Корытовым и не посмотреть, как он сейчас выглядит было невозможно. Бородатый Угрюмов ходил в вечно растянутых неумелыми стирками толстых свитерах, не особенно уделяя внимание своему внешнему виду. Впрочем, «не особенно» тут можно смело исключать.
А вот Саня, всегда придававший чрезвычайное значение своим джинсам, покупаемым за дикие по меркам студенчества деньгам, рубахам с манящими однокурсниц лейблами, с зажигалкой «Zippo“, небрежно и ловко вынутой, зажженной о каблук своих «казаков» для девушки с незажженной сигаретой, был всегда эффектным: девицы от него млели. Не все, не все, а даже, скажем так, далеко не все: млели только те, кого не было жалко. Кого Сергею не хотелось затащить в койку. Так что, с Саней никогда не возникало разногласий в этом трепетном вопросе: каждый торил свою тропу. Иногда только Угрюмов ловил краем сознания завистливый взгляд кореша, когда миловался с упомянутой уже подружкой-однокурсницей. Но не придавал этому особого значения: «мало ли баб на нашем веку было и еще будет?»
А Саня сейчас преуспевающий адвокат, ходит, наверное, в тех пиджаках, про которые пелось в дворовых зонгах его юности: «И приезжал он на машине марки форда, и шил костюмчик – элегантный как у лорда».
Теперь причина ухода с юрфака универа.
Настоящая причина.
Про которую никому не расскажешь, ибо не стоит никому рассказывать по многим резонам.
Его хотела вербануть служба. Та самая, про которую все говорят шепотом. Довольно наглый молодой человек, представившийся майором Гурьевым, в безапелляционной форме предложил Сергею после окончания универа продолжение учебы в узковедомственном учебном заведении в Крылатском. Еще пару лет. Сказал, что к нему присматривались целый год, оценили, им довольны, его английский, на котором Угрюмов говорит бегло, вполне приемлем, а с их то учителями будет еще лучше, что быстрая соображалка студента Угрюмова – явление весьма редкое. А настоящая жизнь для умного и перспективного юноши начинается именно в недрах их службы.
Именно там вершатся судьбы.
И именно там вершат судьбы.
– Мы знаем о людях то, что они сами о себе не знают. Мы не просто охранка, как о нас думают брезгливые интеллигенты, мы структурируем общество. Мы лепим его. Мы делаем его лучше. Или хуже, в зависимости от задач.
– Как это, хуже?
Гурьев заулыбался фирменной, слегка презрительной улыбкой:
– Так! Но тебе это знать пока рано. В твоем ответе я не сомневаюсь, потому так откровенен, но ты должен знать это сейчас, чтобы через три года достичь некоего правильного уровня понимания. Есть стадо. Есть пастухи этого стада. Они с собаками бегают вокруг, гонят на сочные луга, охраняют от хищников. Или от хищных мыслей. А есть люди, которые планируют и предусматривают развитие стада, ставят задачи, предвидят неудачи и стараются их минимизировать. Эти люди мыслят глубоко и широко. Вот это мы. Это наше управление, оно называется отделом, но по численности и оснащению мы дадим сто очков вперед некоторым управлениям, вроде тех, что работают с диссидентами, например. Они мелочь, охранные овчарки. Мы же ― мозг. Наш отдел так и называется: отдел стратегического планирования. Беда в том, что людей, способных мыслить системно, мало. Это штучный товар. Их мы ищем везде. А ты, Сергей Угрюмов, по нашим тестам проходишь. И национальность у тебя подходящая – русский.
Само собой, майор Гурьев просил своего конфидента держать содержание беседы в строгой тайне, дабы потом не возникало проблем.
Прошло двенадцать лет после разговора и ухода из университета, но никто из этого отдела к нему на разговор так и не наведался.
А Сергей ждал.
Внутренне подрагивал от предстоящей встречи. Но всё напрасно. Они поняли. Они вообще понятливые.
Сергей не то, чтобы не любил КГБ. Нет. Этого не было.
Он ненавидел эту службу.
Его отец повесился в сарае дачи. Покончил с собой, борясь с неизлечимой болезнью, как утверждалось в заключении патологоанатома. Но это чепуха, отмазка.
Причина была другая: отец мучительно страдал оттого, что был секретным сотрудником КГБ. Стукачом. Пил горькую, казнил себя… В свое время его задержали сотрудники комитета за небольшое экономическое преступление ― хранил у себя в рабочем столе сто долларов. Как сувенир, в качестве закладки для книг, которые часто читал на рабочем месте. Эта привычка сохранилась
