отделение и смотрит через стекло внутрь.
— Давай быстро, — говорит он. — За стойкой сейчас никого. Мы успеем проскочить.
Гарри набирает код на панели и манит меня за собой. Я быстро подхожу к нему, а он подталкивает меня к двери. Полубегом мы добираемся до его палаты, и рука Гарри по-прежнему лежит у меня на спине. Мне кажется, нехорошо приходить сюда в таком виде, но вместе с тем и волнительно. Он заталкивает меня в свою палату и быстро закрывает дверь. Заглядывает под кровать, достает оттуда два полотенца, протягивает одно мне. Потом приоткрывает дверь, высовывает голову, оглядывается и уходит куда-то со вторым полотенцем. Вскоре возвращается довольный.
— Теперь никакой грязи на полу, — говорит он. — Мы спасены! Не думаю, что кто-то нас заметил, наверное, все ушли кормить малышей.
Меня пробирает дрожь. Я тру полотенцем свитер и брюки, промокаю волосы. У Гарри в палате жарко, как в печке, но почему-то от этого я дрожу еще больше. Я сжимаю челюсти, чтобы зубы перестали стучать. Подхожу к окну. Уже почти совсем стемнело, но мне кажется, я все еще могу различить лебедя там, на озере. На секунду воображаю, будто она сейчас тоже подняла голову и высматривает меня в окнах. Тут подходит Гарри с белой рубашкой, очень похожей на школьную, которая сейчас на мне.
— Надевай, — говорит он.
Я смотрю на него с удивлением:
— Я не буду надевать твою одежду.
Он сует рубашку мне в руки.
— Но она хотя бы сухая.
Гарри отворачивается от меня, залезает в кровать и натягивает одеяло на голову.
— Я не смотрю.
— Но она же твоя.
— Просто возьми и надень, ладно? Иначе папу тебе сегодня не видать. — Из-под одеяла его голос звучит глухо. — И я ведь уже говорил тебе: моя болезнь не заразна.
Но я же не об этом беспокоюсь!
Я выглядываю в маленькое окошечко у него на двери, чтобы убедиться, что сейчас в палату никто не войдет. Потом отхожу в угол палаты, не спуская глаз с кровати Гарри: хочу быть уверена, что он не подглядывает. Поспешно стаскиваю через голову мокрый свитер и расстегиваю блузку, бросаю их на пол. Просовываю руки в рукава чистой рубашки. Она восхитительно сухая! Это так же приятно, как ложиться на новое постельное белье. Холодные неповоротливые пальцы с трудом справляются с пуговицами. Рубашка мне немного великовата, но, если заправить в брюки, смотрится очень даже неплохо. И пахнет сосновыми иголками.
— Спасибо, — говорю я.
Подбираю с пола мокрую одежду, волнуясь из-за лужи, которая натекла с моих промокших вещей. Высунув голову из-под одеяла, Гарри окидывает меня взглядом, оценивая, как сидит на мне его рубашка. Я чувствую, что немного краснею, и поспешно спрашиваю:
— А что делать с этим?
— Все просто. Вышвырнуть из окна.
Гарри подходит к окну и, повозившись с щеколдой, распахивает его как можно шире — но все равно отверстие получается довольно узкое. Я смотрю вниз: там стоит мусорный контейнер, а вокруг — голый бетон.
— Сто очков, если попадешь в контейнер, — говорит Гарри.
— Но я не могу выбросить школьную форму из окна.
— А здесь нельзя держать грязную одежду. — Он смотрит на меня, приподняв брови. — Ну давай, а то зря, что ли, я взламывал этот замок на окне?
Он кивает на окно:
— Либо ты — либо одежда. Выбирай.
Гарри смеется, и я, глядя на него, тоже начинаю хихикать. С громким хохотом выбрасываю одежду из окна, и она с чавканьем приземляется на бетонную площадку. Гарри выглядывает наружу.
— Родильное отделение будет в шоке, — смеется он. — Они прямо под нами.
Я представляю себе рожениц и думаю: первым, что увидел пришедший в этот мир малыш, стала моя мокрая блузка, пролетающая мимо окна. Потом быстро захлопываю окно, а Гарри запирает его и снова ложится на кровать.
— Спасибо за рубашку, — говорю я и уже направляюсь к выходу, чтобы наконец навестить папу, но тут Гарри окликает меня:
— А ты не собираешься поделиться со мной тем, что произошло там, у озера? Я же все видел.
И я рассказываю, по крайней мере, пытаюсь. Трудно изложить все так, чтобы это звучало осмысленно. К тому же мне не хочется слишком затягивать рассказ, ведь еще нужно успеть к папе.
— Ты мне веришь? — спрашиваю я наконец. — Что лебедь носится со мной наперегонки и смотрит, как человек?
— Странные вещи случаются сплошь и рядом, — тихо отвечает Гарри. — Со мной они происходят всю жизнь. — Он смотрит на стену у кровати в бледно-зеленых обоях с изображениями кораблей и цветущих деревьев. — Лучше бы со мной происходили твои странности, а не мои собственные.
Он поворачивает голову и смотрит в окно. На улице уже совсем стемнело, и в стекле видны наши отражения.
— И что ты собираешься делать дальше? — наконец спрашивает он.
Я вздыхаю:
— Если бы там был папа, он бы знал, что нужно делать. Может быть, есть какое-то простое объяснение тому, почему лебедь так за мной гоняется.
Вдруг меня поражает новая мысль, и я сажусь к Гарри на кровать. Как глупо, что я не спросила у него это раньше.
— Ты же видишь лебедя каждый день, правда?
— Ну практически. Эта птичка здесь поселилась не больше недели назад.
— Ты когда-нибудь видел, чтобы она летала?
Гарри качает головой.
— А другие лебеди сюда хоть раз прилетали? Кто-нибудь из ее стаи?
— Нет, никогда.
— Но она же должна была сюда как-то прилететь, так почему же сейчас не летает?
Гарри покусывает губу.
— Может, разучилась?
— Это равносильно тому, как если бы мы вдруг разучились ходить. С птицами такого не случается.
— С некоторыми может случиться. Вот с ней, например. Ты уверена, что она никак не покалечилась? У нее с крыльями все в порядке?
— Я на них смотрела с очень близкого расстояния. Кажется, что все в порядке. Внешне никаких повреждений и переломов.
Гарри медленно моргает. Кажется, его веки отяжелели и он прилагает усилия, чтобы держать глаза открытыми.
— Может, ей просто не хватает компании? — предполагает он.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну… если бы я был этим лебедем и ты пришла бы на мое озеро, мне бы это тоже понравилось.
— То есть она считает меня частью своей стаи, ты об этом? — Я вижу, как ширится его улыбка.
— Может быть. Птицы вроде особо не отличаются умом, правда?
Я качаю головой, вспомнив напряженный взгляд лебедя.
— Она не глупая.
— Ну, тогда, может быть, она просто не хочет летать.
Гарри наклоняется и тянется за стаканом воды на тумбочке, морщась от боли.
— Ты в порядке? — спрашиваю я.
— Да, все
