отлично, — отвечает он, но я ему не верю. Наверное, он просто хочет казаться крепче, чем есть на самом деле. Я вспоминаю, как в прошлый раз сестра просила меня не сидеть у него слишком долго.
— Ну, я пойду.
Гарри тут же подается ко мне с широко раскрытыми глазами.
— Я вернусь, — говорю я. — Не волнуйся. Просто мне нужно успеть повидать папу.
Тогда он кивает. Но я все равно чувствую себя виноватой, оттого что ухожу и оставляю его одного.
— Я послежу за ней вместо тебя, — тихо добавляет Гарри.
Я торопливо иду по коридору. Мама ждет меня перед папиным отделением, руки скрещены на груди.
— Где ты была? У папы сейчас закончатся часы посещения.
— Извини… я застряла…
— Очевидно, под дождем. — Мама осматривает меня с ног до головы, хмурится. — Посмотри, на кого ты похожа! Я не могу пустить тебя в таком виде. А где твой свитер?
Я опускаю взгляд на свои ботинки.
— Я его где-то оставила.
Мама сжимает губы.
— Мы вернемся сюда завтра вместе с Джеком. Тогда и повидаешься с папой. Все равно он сегодня уже устал.
— Но я хочу увидеть его сейчас. — Я сильно прикусываю нижнюю губу. — Мне нужно многое ему рассказать.
— У тебя была такая возможность, — тихо говорит мама. — Что ты делала все это время?
Она очень рассержена, но старается не повышать голоса: мы посреди больницы, и на нас уже начинают поглядывать люди. Мама разворачивается и направляется к выходу, а я бегу за ней, чтобы не отстать.
— Прости, я не хотела…
Она резко оборачивается:
— Папа так хотел повидаться с тобой, Айла, а ты забыла о нем, и только потому, что ходила смотреть на какого-то лебедя!
— Но еще есть время…
— Нам нужно забрать Джека с тренировки.
Я замолкаю и даже не смотрю на маму, когда мы идем через парковку. Она слишком сильно злится, чтобы разговаривать со мной.
Едет она чересчур быстро, дважды проскакивает на желтый свет. Сложив руки на коленях, я утыкаюсь в них взглядом. В животе тяжесть, как будто кто-то положил туда камень.
Мама сворачивает на парковку у школьного футбольного поля. В машину забирается Джек. В этот раз я даже не смотрю, не идет ли за ним Кроуви, сижу с опущенной головой. Думаю о папе, который ждет меня в больнице. Мне ужасно стыдно. Чем дальше от него мы уезжаем, тем хуже мне становится. Кажется, будто сердце растягивается, как резина: одна половина его тут, а другая — там, с папой. Будто сейчас во мне что-то лопнет.
На следующий день я беру с собой все рисунки лебедя, которые сделала накануне, и показываю папе. Потом, достав телефон, открываю и снимки птицы. Папа уже не такой бледный и сидит на кровати. Кажется, он не сердится на меня и даже не расстроен.
— Прости за вчера, — мямлю я.
Он выглядывает из-за листков бумаги.
— Да ну, отлично, что вчера ты успела сделать эти рисунки, — говорит он. — Очень красиво.
Удивленная, я забираю у папы свои наброски.
— Мы изучаем полет на уроках рисования, — объясняю я. — Я собираюсь сделать модель летательной машины, типа как у Леонардо да Винчи, но у моей в основе будут лебединые крылья. И сначала нужно было их нарисовать.
— Трудное дело. Крылья так сложно устроены. — Папа наклоняется ко мне и берет меня за руку. — Как бы я хотел тебе помочь…
Я вспоминаю, как много раз он помогал мне со школьными проектами и сколько хороших оценок я получила благодаря ему.
— Тебе бы точно хорошо удалась летательная машина, — говорю я.
Он смеется, но не своим обычным громким смехом, а как-то тихо и немного грустно.
— Думаю, сейчас мне и самому такая пригодилась бы.
Он тяжело вздыхает и поворачивается к окну. Небо совсем белое, словно лист бумаги. Мне хочется сказать что-нибудь такое, что поможет папе хоть на время забыть о больном сердце. Так что я принимаюсь рассказывать о происшествии на озере. А тем временем слежу за его лицом.
— Она неслась за мной, — шепчу я. — По всему озеру.
Папа цепляется своим мизинцем за мой; мы всегда называли это «рукопожатием феечек».
— Я думаю, лебедю просто интересно, — мягко говорит он. — Не о чем беспокоиться.
Мне хочется поспорить с ним, объяснить, как птица смотрела на меня, как взметала надо мной свои крылья, но у папы такой уставший вид, что я не решаюсь.
Вместо этого киваю и говорю:
— Может быть.
Возможно, он прав. Вдруг лебедю правда просто интересно, а я навыдумывала себе всякое. Я достаю перья, которые взяла на озере, и протягиваю папе. Он осторожно берет их и разглаживает, как будто они драгоценные.
— Какие красивые, — шепчет он, проводя по перьям кончиками пальцев. — Даже сами по себе как произведение искусства.
Папа изо всех сил старается приподняться еще немного, тянется ко мне и говорит:
— Знаешь, эти летательные машины на самом деле не могут летать. Те, в которых за основу берут птичьи крылья.
Он улыбается, и в этот момент я вижу в нем привычного мне папу: он заинтересован в моем школьном проекте даже больше, чем я.
— Моя модель не обязана летать по-настоящему, — говорю я и склоняюсь к изголовью, чтобы поправить подушки. — Но все-таки почему эти летательные машины не летают?
Подавшись ко мне, папа шепчет:
— Потому что люди — не птицы.
Я с улыбкой отстраняюсь.
— Да, я это уже поняла, спасибо.
— Нет, — он хватает меня за руку, — в этом и проблема. Для того чтобы модели да Винчи заработали, нужно, чтобы у человека, который их использует, были такие же мышечная сила и координация движений, как у птицы. Но у нас всего этого нет.
Я продолжаю улыбаться.
— Потому что птицы совершенно невероятные, да?
Он тоже улыбается.
— Вроде того. Но еще у них полые кости, огромные сердца и больше мышц в теле, чем мы можем себе вообразить.
Уголок его рта дергается: ему пришла в голову какая-то мысль.
— Знаешь, — начинает он, — у дедушки в сарае есть одна штука, которая может тебе пригодиться. Она выглядит страшновато, а лежит там с тех пор, как дед переехал в этот дом. Кажется, она была там всегда.
— И что это?
Папа на минуту задумывается.
— Может, помнишь, ты видела ее в детстве, но тебе она совсем не понравилась.
Он поднимает глаза от перьев и широко зевает.
— Бабушка его
