хотите перебраться?
— А с этим домом что не так?
— Есть организации, которые могли бы вам помочь. Ты же еще ребенок.
— Наверняка есть.
— Зимой в трейлере, должно быть, очень холодно.
— Да нормально.
— В доме все равно лучше. Жизнь стабильнее, ты мог бы общаться со сверстниками по соседству. Тут не очень-то много твоих ровесников, или я ошибаюсь?
— Они сейчас все на каникулах. И вообще, вы ведь тоже живете в трейлере.
— Это временно. Я скоро вернусь домой.
— Правда?
Эмиль долго смотрит на меня, потом, будто очнувшись, замечает:
— По крайней мере, я надеюсь.
Над горой из шин роятся зудящие комары. Солнце уже скрылось за верхушками деревьев, но еще не слишком холодно, и Люсьен может еще полежать на улице. Словно полированный, он лежит на кровати, повернувшись на бок, но с торчащими вверх ногами. В этой позе он похож на спасенное из моря существо, которое лежит на пляже и никак не может отдышаться. Волосы после душа у него еще не высохли. С подбородка не до конца смылся след от томатного соуса, который был к ужину. Под ним лежит несколько полотенец, чтобы в случае чего матрас не слишком промок.
— Пусть сам обсохнет, ветер-то нам на что! — говорит па, когда я собираюсь высушить Люсьена. — Только слегка полотенцем останется пройтись. А как ты его на улицу-то вытащил?
— В каком смысле — как?
— Когда я вернулся домой, он уже лежал здесь. Но утром он же был внутри?
— Вытащил.
— В одиночку?
— Нет.
Па бросил взгляд на ангар.
— Съемщик помог.
— Съемщик? И ты позволил ему дотронуться до брата?
— Один я бы Люсьена не поднял, а ты ушел.
Я еще никогда не видел такую белую спину, какая была у Люсьена. Между ног у него виднеется немного выпирающая вперед мошонка, под морщинистой натянутой кожей напрягается жилка, исчезающая между ягодиц. Не знаю, будет ли у меня такая же. Член у него, к счастью, снова скукожился до состояния гладкой шишечки. И у него, и у меня там растут темные волосы, но у него их чуть больше. Глаза Люсьена смотрят в пустоту. В позе, в которой он сейчас лежит, лучше, чем обычно, просматривается длинная вмятина у него на груди.
Когда он еще жил дома, ма всегда мыла нас вместе, в одной ванной. Мне приходилось мыться сидя, потому что иначе моему брату не хватало места, чтобы лечь. Вокруг нас плавали игрушки. Я сидел попой на отверстии для слива, а спиной упирался в ту железную штуку.
— Не ной, — говорила мне ма, — радуйся, что можешь сидеть сам.
Вода закрывала Люсьену уши, он лежал и высасывал влагу из мочалки.
Когда она выходила и оставляла нас одних, я опускал игрушечную леечку под воду и потом поливал ему грудь, а из-за этой его продолговатой вмятины у него на теле образовывалось целое озеро. А потом было самое веселье. Люсьен уже начинал икать и брызгаться, когда я во второй раз еще только набирал под водой лейку. Ногтями на ногах он нетерпеливо скреб мне бедро. Тогда я поливал его член, который слегка напрягался и фонтанировал прямо на его живот и на мои подтянутые к груди коленки.
Когда мы только что мыли его в душе, член у него тоже немного увеличился. Но па ничего не сказал.
Зажигалкой он сорвал крышку с пивной бутылки.
— Я это заслужил.
— Феффе, феффе, — бормочет Люсьен. От легкого ветерка по его спине до самой шеи бегут мурашки. Па повисает на поручне с краю кровати. Средний палец обхватывает горлышко бутылки: он всегда их так держит.
— Феффе, феффе. — Люсьен начинает трястись. — Феффе.
— Да-да, парень, и не говори, — реагирует па. Он делает большой глоток пива.
Руки Люсьена похожи на железную клешню из автомата с кучей мягких игрушек. Как и клешня из автомата, он почти всегда роняет то, что хочет взять. Но бутылку он хватает с первой попытки. От энтузиазма он весь приходит в движение, пытаясь прижать к груди свою добычу.
— Эй-эй-эй, отпусти-ка.
Пиво выливается на живот Люсьена и простыни.
— Отпусти! — командует па. Рико и Рита вскакивают, но не понимают, что они сделали не так. Па пытается осторожно выкрутить бутылку из рук Люсьена. — Пусти!
— ФЕФФЕ! — практически кричит Люсьен. Я не знаю, нужно ли мне вмешаться. — ФЕФФЕ!
— Ну, тогда как знаешь.
Па высовывает руку Люсьена с зажатой бутылкой за бортик и переворачивает ее так, чтобы остатки пива вылились на траву.
— Видал в душе, какой у него? — па кивает на Люсьена.
Он все-таки заметил его член? Я пожимаю плечами.
— Тогда и в душ его можешь водить без меня.
— Один?
— А ты что думал?
— Что вместе.
— Вместе? Мы же не можем всё делать вместе.
— И что, ты меня каждый день одного будешь оставлять?
— Кажется, твоему брату становится холодно. — Он повыше натягивает на Люсьена полотенце. — Сейчас мы ему подгузник поменяем, это у тебя тоже должно получиться.
До сих пор мне удавалось не присутствовать при этом.
— Или ты лучше оставишь его лежать в собственном дерьме, если меня не будет рядом?
— Нет, конечно.
Мы оба следим за траекторией полета шмеля у лица Люсьена. Как раз в тот момент, когда па уже хочет его отогнать, он юркает в песчаный туннель среди травы. В дырочку меньше мышиной норки. Перед ней виднеются точечки мертвых красно-рыжих мохнатых жучков.
— А помнишь, тогда, со шмелями?
— Что?
Хоть я абсолютно точно знаю, что па имеет в виду. И знаю, что он любит об этом рассказывать, в основном потому, что в конце он обязательно каждый раз делает мне «сливку». Понятия не имею почему.
— Мы выбрались поплавать, ма тогда еще была с нами. В карьер, помнишь?
— Там, где когда-то водолаз утонул?
— Наверное. Ты рассматривал этих шмелей и вдруг спрашиваешь: «Папа, а шмели — это шубки для гномиков?»
— Что, так и спросил?
— Ага-а! Вот таким вот ты был шпенделем.
Его рука гладит мою невидимую голову где-то на уровне его бедра.
— Блестящая идея! Мне бы тоже такую шубку из шмелей.
Он несильно выкручивает мне нос.
— А когда у тебя день рождения? — спрашиваю я.
— Ну если ты сейчас начнешь откладывать, — ухмыляется па, — то на следующий год сможешь подарить мне рукав от такой шубки.
— Еще рань несусветная! — слышу я возглас па. — Чего вам тут понадобилось?
— А ты иначе снова уйдешь, — это уже голос Генри. — Тебя последнее время целыми днями не бывает.
— Некоторым приходится работать.
— Да что ты?
