И вот теперь я иду к Жене. Уверен, будем обсуждать интересные вещи, хотя пока не знаю какие.
Женя живет в крепкой пятиэтажке, довоенной, недалеко от Протопоповского переулка. У них три комнаты. Раньше семья Жени была большая и раз-вет-влен-ная. Но большинство тетушек и дядюшек скончались бездетными. Отец ушел из семьи, когда Женя был подростком. И вот в результате остались двое: Женя и его мама Ольга Дмитриевна.
Что забавно: мама всю жизнь преподавала политэкономию в Институте марксизма-ленинизма. И вот такой сын. Кстати. Женя тоже числится там на кафедре — только институт преобразовали в какую-то сложную аббревиатуру.
Дома сумрачно — и из-за нелепой советской дылды, которая взгромождена напротив и застит свет, и из-за обилия книг, которые повсюду: в старинных шкафах, на застекленных гедээдровских полках и просто на досках, пристроенных и прибитых повсюду. Многие опасно прогнулись под тяжестью книг. Как говорит баба Клава, держатся за воздух.
— Женюш, — кричит из глубины квартиры женский голос, когда мы заходим. Наверное, это мама. — Я нашла практически идеальное положение крана! Почти совсем не капает, иди посмотри!
— Мама, у нас гости! — кричит Женя в ответ.
Ольга Дмитриевна немного похожа на мою маму, хотя худая. На ее голове седой венчик из кос — кажется, такая прическа называется «праздник урожая». У нее звонкий голос и немного протяжные интонации — как у Жени.
И в наших квартирах есть сходство. Но также я вижу здесь попытки порядка. Хотя «практически идеально» капающий кран открывает истинное положение вещей.
Мы отправляемся в Женину комнату, густо заставленную книгами. Наигустейше. На письменном столе много исписанной бумаги. Женя торопливо запихивает ее в стол. Не хочет, чтобы я читал. Понимаю.
— Боюсь, нам придется задуматься о монографии, — признаюсь я Жене.
Вкратце рассказываю ему об отношениях с Екатериной. Незнакомое чувство: делиться с кем-то рассказом об «отношениях». Как мои девочки-библиотекарши в комнатке на втором этаже. Мне хочется делиться с Женей. Я ему доверяю. Моя история приводит его в восторг.
— Это же прекрасно! — восклицает он. — Теперь она у нас под контролем.
Не уверен, что я могу контролировать Екатерину. Мне кажется, она решает все сама.
— Сегодня же начну монографию, не беспокойтесь, — говорит Женя.
Входит Ольга Дмитриевна, ставит прямо на письменный стол поднос с кофе и поломанной на квадратики шоколадкой.
— Простите, больше нечем порадовать, — говорит она. — Женя не предупредил.
— Что вы, спасибо! Кофе и шоколад — мое любимое сочетание.
Я не вру. И с ними обоими очень легко.
— Ты бы хоть стол разобрал, — говорит она Жене. — Позорище.
— Обязательно разберу! — говорит Женя.
И оба улыбаются.
А дальше мы с Женей углубляемся в разговор — такой разговор, который случается нечасто. В таком разговоре слова не успевают за мыслью, и, произнося нечто, ты одновременно сожалеешь, что пришлось отсечь еще две или три идеи, которые проистекают из того же корня, что и высказываемая сейчас мысль, — но ей отдано предпочтение, а эти отсеченные ответвления обязательно забудутся, но вперед, вперед, перебивать самого себя и собеседника, подхватывать мысль прямо в полете и подсказывать слово, в поиске которого на мгновения остановился говорящий, — чтобы не дать прерваться движению, не дать остановиться.
Когда я писал диплом и особенно уставал, то, ложась спать, я как будто видел стихотворные строки как движущиеся потоки, сливающиеся, разделяющиеся, обвивающие друг друга, взаимодействующие. К сожалению, я так и не смог найти нужных слов для их описания. Но до сих пор уверен, что это было бы самым точным анализом текста.
Сейчас происходит примерно то же самое. Те же потоки вьются в воздухе, и наша совместная мыслительная импровизация, кажется, будет длиться бесконечно — но тут
— Да, дорогая, проходите! — говорит Ольга Дмитриевна за дверью. — Дома-дома!
Оказывается, кто-то звонил, но мы не услышали.
Затем открывается дверь Жениной комнаты.
— К тебе еще гости! — восклицает из прихожей Ольга Дмитриевна, а на пороге
На пороге возникает Алевтина.
Мы с Женей на мгновение зависаем в воздухе, а затем обрушиваемся с высоты. Головокружительной.
— Алевтина?
— Половина десятого! — в отчаянии говорит Алевтина. Вместо приветствия.
— Половина десятого?
— Мы договорились встретиться в семь.
Женя смотрит на меня. Он в изумлении. Я пришел в себя чуть быстрее и понимаю, что Женя должен был встретиться с Алевтиной и забыл об этом. Вместо этого позвал меня в гости. Я не виноват, но чувствую косвенную вину.
— Я как раз ухожу, — говорю я.
— Нет-нет! — говорит мне Алевтина. И Жене: — Я только проверить, что все в порядке, вы живы-здоровы.
Она чуть не плачет.
— Как это я так… — говорит Женя обескураженно.
Алевтина порывисто поворачивается и выскакивает из комнаты, ударившись плечом о косяк.
Женя смотрит на меня.
— Наверное, надо проводить, — предполагаю я.
Он неохотно выходит вслед за Алевтиной.
Некоторое время я слышу ровное и невнятное бормотание голосов: гнусаво-утешительного и звонко-безутешного. Но постепенно они нарастают crescendo и наконец завершаются кульминационным sforzando Алевтины:
— На самом деле я всё знаю! Всё!
Затем хлопает дверь.
Интересно, что она знает? Какие такие тайные пороки Женя может скрывать?
Я жду его возвращения, но он не возвращается. Затем голоса доносятся уже с улицы. Осторожно выглянув, я вижу двор: там Алевтина, она порывается уйти, Женя следует за ней, и что-то в его репликах заставляет ее остановиться и спорить — затем следует новый порыв.
Ждать ли его? Как недавно у Екатерины, я прогуливаюсь по комнате и осматриваюсь, стараясь выглядеть непринужденно. Так проходит несколько минут.
Выхожу в коридор. Никого, тихо.
— Ольга Дмитриевна?
— Да, дорогой! — она появляется в конце коридора, из кухни, очевидно. Где кран.
— Я, пожалуй, пойду.
— А где Женька?
— Он… с дамой… пошел за дамой…
— Он такой рассеянный, — весело говорит Ольга Дмитриевна. Кажется, она рада, что Женина рассеянность отрицательным образом сказалась на его отношениях с Алевтиной. Если там есть отношения, в чем лично я сомневаюсь. Но Ольга Дмитриевна теперь нравится мне меньше.
Нужно как-то так выйти, чтобы не натолкнуться на ссорящихся. Выхожу из подъезда, озираясь, как преступник. Во дворе никого нет. Похоже, что теперь Женя забыл про меня.
Не страшно, ничего.
Волшебный, духоподъемный вечер у Сызранцева. Утром выпал первый снег и покрыл свежим и чистым все уставшее и грязное.
