себя ни в одной области. Ему светило только по-щенячьи приносить хозяйке палку, чтобы ему чесали брюхо и приговаривали «умный песик», покуда он не превратится в старого пса, какого не обучишь новым трюкам.
– Я в восторге, – объявила Люси. – Это настолько… профессионально.
– Спасибо.
– Куда лучше той мути, которую крутят в клубах.
– А ты много тусуешься в клубах? И в каких же?
– Да ладно тебе, умник.
– Значит, сказать-то нечего?
На мгновение она замялась.
– Нечего. Все идеально.
– Ну, слабина все же есть.
– Нет, все здорово.
Слабина все же была.
– Единственное: я бы не стала слушать это дома.
– Это почему?
– Так ведь оно не для того сочинялось, правда?
– Допустим. Но… Ты же слушаешь танцевальные вещи. Да хоть Майкла Джексона.
– Наверное… А можно начистоту: мне больше нравится музыка с вокалом и словами.
– Ты иногда слушаешь джаз.
– Только под настроение.
– Значит, тебе вокал подавай.
– Возможно. – Она состроила гримасу, будто хотела ему сказать, что не желает его больше видеть.
– Вот и ФунтМэн то же самое сказал.
– Честно?
– Ну да.
– Вау.
– В каком смысле «вау»?
– Ты решил показать свой трек ФунтМэну, потому что он гений. И он сказал то же, что и я.
– Думаю, придется мне искать вокалистку. И сочинять хоть какой-нибудь текст. И мотив. До завершения еще как до Луны.
– Ну, среди твоих знакомых наверняка сыщутся голосистые.
Позднее он понял, что взъелся из-за разочарования и решил надавить на самое уязвимое место.
– Как это понимать?
– Ну, просто… у тебя, наверное, масса подруг с хорошими вокальными данными.
– Ага, и танец у нас у всех в крови.
– Ты должен понимать, что речь не об этом.
– А у тебя сколько знакомых вокалисток?
– Я же учительница. У меня немало таких знакомых.
– И все как на подбор – чернокожие девчонки?
– Думаю, мне лучше промолчать.
– Если у тебя с языка слетают одни расистские штампы, тогда конечно.
– Сам ведь знаешь, что это несправедливо. А если ты и впрямь считаешь меня расисткой, наверное, тебе не стоит сюда приходить.
Вызов был брошен с умом. У него возникло желание тут же уйти, потому как он злился на всех и вся, но уход был бы равносилен тому, чтобы, по версии Люси, заклеймить ее как расистку. Но на самом-то деле расисткой он ее не считал. У нее вырвались два расистских высказывания: «Среди твоих знакомых определенно сыщутся голосистые» и «У тебя, наверное, масса подруг с хорошими вокальными данными». С натяжкой – еще третье: «У меня множество таких знакомых». Он и похуже слыхал.
– Я не считаю тебя расисткой.
– Хорошо.
– Но все равно хочу уйти.
– Понимаю.
По обязанности чмокнув ее в губы, он снова убрал ноутбук в чехол и отправился домой.
В автобусе его колотило. Очень скоро он позволил себе признать, что та тема, которая без пользы и без толку владела всеми его мыслями, никак не связана с Люси и уж тем более с той перепалкой, начатой им самим. Бесился он из-за трека. Ему давно хотелось поразить воображение £Мэна; ему давно хотелось поразить воображение Люси. И теперь он устыдился, что дал им послушать трек без вокала, поскольку, запершись в уборной и слушая свой опус за дверью, с удручающей четкостью понял, чего недостает этой музыке. Он виделся себе агрессивным и обидчивым идиотом. Он уже не знал, сумеет ли написать нечто другое, понимая, что всякий раз будет терзаться точно так же. Забросить музыку он не мог, но не мог и предъявить ее миру.
У Джозефа было полно знакомых девушек – действительно чернокожих – с хорошими голосами. Люси сделала правильное предположение, а правильно или неправильно с ее стороны было его озвучивать – это другой вопрос. Для начала, он знал всех, поющих в церковном хоре. Возможно, церковь могла считаться одним из тех источников знакомств, на которые ссылалась Люси. В том хоре белых не было. Но он уже знал, чей голос должен звучать на треке, и его обладательница не входила в число этих певчих. Он не забыл, как у него на кухне Джез горланила песню Бейонсе. А если смотреть в корень, именно ее кандидатуру он и держал в голове, когда доводил до ума трек, когда носил его на прослушивание £Мэну и когда Люси говорила, что там недостает вокала. Он ни на минуту не оставлял эту идею, но прятал ее в уголке сознания, в куче скопившегося там барахла, прикрываясь, как ширмой, самой Люси, безденежьем и вечными подработками. Голос Джез был настолько хорош, что Джозеф уже готовился отправить ей SMS с просьбой взять на себя вокал, хотя и побаивался ее гнева. Ни у кого не повернулся бы язык обвинить его в отсутствии преданности своему ремеслу.
– Батюшки, – сказала следующим вечером его мать. – За что же нам такое счастье?
– Между прочим, я тут живу.
– Что-то незаметно.
– Я здесь ночую. Так определяется место проживания.
И это была чистая правда. У Люси он заночевал только раз, когда ее сыновья гостили у одноклассников. Он был бы и рад просыпаться по утрам вместе с ней, но это означало бы, так сказать, каминг-аут, к чему ни один из них не стремился.
– Но в такое время суток тебя здесь не увидишь.
Она сидела перед телевизором: показывали научно-популярный фильм о болезни Альцгеймера – ничего более депрессивного Джозеф в жизни не видел. Он почти не отрывался от телефона, но мать постоянно его дергала, твердя, что имело бы смысл посмотреть фильм, дабы основательно углубить свои знания.
– Да не хочу я углубляться в эти дела.
– Когда-нибудь и со мной такое случится.
– Я этого не допущу. Лучше уж самому тебя отправить на тот свет.
– Вот это дельная мысль. Последнее, что я увижу в этой жизни: как меня душит родной сын.
– А подушка на что? Ты ничего не увидишь.
– Я тебе говорила, что передумала насчет референдума? Буду голосовать за выход.
– Это почему?
– Да потому, что Национальной службе здравоохранения начнут выделять больше средств.
– Ты повелась на автобусную агитку? Триста пятьдесят миллионов в неделю? Тебя обманывают. Даже я это понимаю.
– Да. Обманывают. Мы тут на отделении зацепились языками, а потом взяли да проверили по источникам Би-би-си. Но…
– Ты это знаешь и все равно собираешься голосовать за тех, кто тебе врет?
– Би-би-си говорит, дотаций будет на сто шестьдесят один миллион.
– Значит, вранья было только на два ляма в неделю. Всего ничего.
– Сто шестьдесят один миллион в неделю, Джозеф! Подумать только, какие откроются возможности!
– До вас дойдет не вся сумма.
– Ты просто не хочешь рассуждать всерьез.
– А что же с тем европейским персоналом, за который ты так радела?
– Приток рабочей силы никуда не денется. Но он будет упорядочен, как в Австралии. Введут систему баллов. У кого выше профессиональный уровень, у кого лучше знания английского и так далее, тому и будет отдаваться предпочтение.
– Кто тебе такое сказал?
– Джанин. Она тоже за выход. Как и половина санитарок.
– Тогда почему другая половина против?
– Это ты у них спроси. Или поинтересуйся
