– Это так… пустяки… худо со мной сделалось… Так вы корону мне привезли?
– Да, ваше высочество, – низко склонился Голицын. – Один росчерк пера – и вы – императрица.
– А что же я должна подписать? – как-то особенно экзальтированно спросила герцогиня.
– Вот эту бумагу! Угодно вашему высочеству выслушать содержание ее? Мы предупреждаем вас, ваше высочество, что это – воля народа.
Анна Иоанновна молча согласилась на прочтение и, когда чтение ограничительной грамоты окончилось, тотчас же подписала ее.
XIII. В Москве. «Остерман работает»
Тепло, торжественно, со звоном колоколов всех сорока сороков, встретила первопрестольная Анну Иоанновну.
Хотя народу избрание ее на царство и казалось каким-то диковинным, чудным, непонятным – кто знал о ней, захудалой герцогине Курляндской? – тем не менее народ радовался, что появилась царская власть, а не власть одних верховников.
Долгорукие поселились около покоев Анны Иоанновны и никого не пускали к ней без себя.
Для бывшей герцогини Курляндской получилось заточение еще более тягостное, чем митавское.
Бирон отправился к Остерману. Великий дипломат заканчивал беседу, по-видимому, весьма важную, с князем Черкасским,[50] который бывал у него почти ежедневно. Этот князь Черкасский, представитель «шляхетства» дворянства, страшный богач, но человек в высокой степени ограниченный, сыграл известную роль в уничтожении замыслов верховников об ограничении царской власти.
– Подождите, Эрнст Иванович, я сейчас к вашим услугам, – бросил Остерман Бирону. – Итак, князь, вы не струсите?
– Что вы! Что вы! Конечно, нет…
– Приезжайте ко мне вечерком. Надо будет о многом еще договориться, – окончил беседу Остерман.
Черкасский уехал, едва взглянув на Бирона и надменно кивнув ему головой. Впоследствии этот надменный кивок дорого обошелся князю.
– Я сейчас хочу проехать к Анне Иоанновне, Бирон, – сказал Остерман.
– Я не видел ее вот уже несколько дней, – угрюмо произнес Бирон.
– Вы же не уверите меня, дорогой Эрнст Иванович, что это чересчур огорчает ваше сердце? – тихо рассмеялся Остерман. – А просто вас разбирает бешенство, что около нее теперь находитесь не вы, а эти пьяные звери. Верно?
– Да! – резко ответил Бирон.
– Ничего не поделаешь, Бирон, надо потерпеть. Пусть все думают, что фаворит герцогини, когда она сделалась императрицей, получил чистую отставку.
Бирон хрипло рассмеялся.
– Нам надо вести нашу игру очень тонко! – произнес Остерман. – Если мы хотим опираться на дворянство и на войско, чтобы уничтожить ограничительную грамоту да и весь этот Верховный тайный совет, то необходимо, чтобы ни дворянство, ни войско, ни духовенство не боялись особенно нас, немцев. А то они будут так рассуждать: «Освободим мы государыню от властных князей-вельмож, ан, глядишь, в лапы к немцам попадем! А лучше ли от того будет? Те все же – наши, русские, свои, а эти немцы – басурмане!» Понимаете, Бирон?
«Конюх» молча кивнул головой.
– Вы в особенности должны стушеваться, – продолжал Остерман. – О той роли, которую вы играли при царевне-герцогине Анне Иоанновне, знают очень многие.
* * *
Всякий раз, когда Остерман появлялся во дворце, лица князей Долгоруких вытягивались. Они ненавидели его, но и страшно боялись – боялись его поразительно острого ума, изворотливости, ловкости…
– Как чувствует себя ее величество? – осведомился Остерман у Алексея Долгорукого.
– Опочивает, кажется, – ответил тот.
– Ну, ничего, я разбужу ее! – улыбнулся Остерман.
Долгорукий не выдержал и спросил:
– Скажите, наш великий оракул,[51] о чем это вы столь продолжительно беседуете с императрицей?
– А вас почему это так интересует, ваше сиятельство? – насмешливо улыбнулся Остерман.
Долгорукий смешался, но тотчас ответил:
– Нет, я просто так полюбопытствовал.
– Вступая на престол, Анна Иоанновна желает поучиться кое-какой государственно-политической мудрости, – продолжал Остерман. – Зная меня, как опытного в сих делах дипломата, она и выразила требование, дабы я обучал ее…
– Гм… – ухмыльнулся в бороду Долгорукий. – Особенно чего же ей стараться? Делами государственными не одна она, чай, будет ведать.
Остерман шепнул на ухо Долгорукому:
– Да она и совсем не будет ведать ни о чем, князь Алексей. Разве мы не связали ее по рукам и по ногам?
Лицо Долгорукого просветлело.
– Значит, вы в нашей партии? – воскликнул он.
– А то в чьей же? Разве я – не член Верховного тайного совета? Или вы исключили меня оттуда?..
Тут Долгорукий крепко пожал руку великого дипломата и произнес:
– В таком случае надо действовать заодно. Ведомо ли вам, великий оракул, что по Москве ходят по рукам подметные письма?
– Ведомо!.. – спокойно ответил Остерман.
– А что писано там, знаете?
Остерман вместо ответа вынул листок бумаги и, протянув его Долгорукому, спросил:
– Одно из этих, князь Алексей?
Долгорукий обомлел. Он несколько секунд молчал, а потом тревожно воскликнул:
– И вы, Остерман, столь спокойно относитесь ко всему этому?
– Я никогда не волнуюсь и не теряю головы. Опасность велика, я знаю это. Но ведь мы настороже, князь?
– А если нас осилят? Если мы проморгаем? – заволновался Долгорукий. – Вот, например, знаете ли вы, кто является первыми смутьянами? Знаете ли вы, кто волнует народ, войско и дворянство?
– Знаю. И не только знаю понаслышке, но каждый день вижусь и разговариваю с ними, – проговорил Остерман.
– Кто же они, если вы их знаете? – забыв всякую осторожность, закричал Долгорукий.
– Волынский[52] и князь Черкасский, – отчеканил Остерман.
– Так ведь их надо схватить, арестовать… сослать… четвертовать!.. Чего же вы медлите?..
Ироническая улыбка пробежала по губам Остермана.
– Вы ошибаетесь, князь Алексей!.. – промолвил он. – Каждый раз, как они являются ко мне, я получаю от них драгоценные сведения. Ведь они считают меня своим сторонником и потому вполне откровенны со мной. А мне, всем нам необходимо быть в курсе их замыслов, знать настроение и большинства дворянства, и войска. Поэтому вы не волнуйтесь: я не пропущу нужного момента. Я вам скажу больше: я арестую даже Бирона… А знаете, почему и для чего?
Долгорукий насторожился.
– Для того чтобы его место на время занял князь Иван Долгорукий… – еле слышным шепотом произнес Остерман. – Анна Иоанновна – женщина, и притом с пылким темпераментом. Вы понимаете?.. Раз князь Иван сблизится с ней – она очутится в ваших руках. А вы… вы не забудете моей услуги, Долгорукий?..
– О! – вырвалось у того. – Все поделим!
– Я знал, что вы, как умнейший человек, поймете меня. Ну, теперь я иду к государыне. Смотрите, чтобы никто не помешал нашему свиданию. Предупредите князя Ивана, растолкуйте ему…
– Все исполню, все… – довольным голосом пробормотал Долгорукий.
– Ваше величество, где вы? – тихо спросил Остерман, входя в красную гостиную.
Он поводил глазами, но нигде не видел заточенной императрицы.
Портьера распахнулась, и из спальни вся в слезах, угрюмая, понурая вышла Анна Иоанновна.
– Что же это такое? – не здороваясь, накинулась она на своего «тайного руководителя». – В ловушку меня заманили? Да? В капкан засадили?..
По-видимому, Остерман был готов к подобному приему, потому что ни один мускул не дрогнул на его лице, и он тихо, но спокойно продолжал:
– Через три дня все будет окончено, ваше величество! Но ради Бога, говорите тише, иначе все, все пропадет, все разрушится! – Он склонился перед царственной затворницей и, горячо поцеловав ее руку, прошептал: – Разве вы перестали верить вашему верноподданному слуге Остерману? О, ваше величество, вы обижаете меня!.. Я знаю, ваше величество, как тяжело вам и в каком унизительном положении находитесь вы. Но вы терпели много; потерпите же еще всего три дня.
– Ах! – истеричным воплем вырвалось из груди Анны Иоанновны. – Терпеть и терпеть! Это – все, что я получаю от жизни. Ну, вот, я стала царицей…
– Вы еще не коронованы, ваше величество, – поправил ее Остерман.
– И что же? Меня опять держат в плену, в заточении. Эти проклятые князья Долгорукие стерегут меня, словно собаку в будке. Но я не хочу этого, не хочу! Я убегу отсюда, я закричу на улицах народу: «Спасайте свою царицу из рук тюремщиков и палачей!»
Остерман бесцеремонно взял императрицу за обе руки, усадил ее в кресло и стал посвящать ее во все тонкости своего хитроумного плана.
– Понимаете, ваше величество?
– Да, да, – мало-помалу оживлялась Анна Иоанновна.
– Видите, что сделаться самодержавной императрицей, не имея на то прямого права, не так-то легко, – продолжал свое утешение хитроумный Остерман. – Поэтому потерпите еще всего день, два, три. Ваш план обратиться к народу великолепен; это самое придумал и я, а поэтому подпишите вот эти воззвания.
