попросил о помощи кого-то, о ком не имел тогда никакого представления. И кто-то («кто-то»! Точию Ты, Господи) ответил на мой призыв, пустив по краю поля электричку. Несовершенное состояние жизни дает лазейку таким событиям, которые невозможны в состоянии жизни упорядоченном. Ибо есть буква, а есть дух, есть закон, а есть благодать. Живая жизнь: обходные пути, спонтанные решения, приблизительные отношения, мистификации, допущения и компромиссы. Да, соглашаюсь я сам с собой, — но тут же признаю, что не соприроден такому миру — хотя и тысячу раз благодарен ему за факт своего чудесного спасения.
Я только пытаюсь быть честным.
Только пытаюсь быть.
Екатерина Ермолаевна открывает дверь и удивленно поднимает брови.
— Екатерина Ермолаевна, простите, мы вас обманули, — говорю я. — Войны в Заливе не было.
Стала просыпаться все позднее, первые секунды пробуждения безмолвны, во мне живет покой; место оставлено сном, но жизнь еще не вернулась. Постепенно проступает воспоминание, кто я, что со мной происходит.
Встаю очень поздно, с головной болью. Голова болит уже несколько недель, даже во сне; впрочем, это не сон: зыбкое полубодрствование, похожее на сон не больше, чем паутинный остов листа на его сочную зелень.
Мелкими шагами, минуя ванную, добираюсь до кухни, чтобы кофе немного приглушил мое отчаяние.
Стали возникать странные видения. Например, замечаю краем глаза, что на диване кто-то сидит, но когда поворачиваюсь, то понимаю, что это просто нагроможденные папой подушки. Такое бывало со всеми, но со мной в последнее время происходит часто, и видения эти довольно отчетливые. Вчера видела на балконе Льва. Когда повернулась, обнаружила за стеклом голубя. Нахохлившийся, он качался вместе с веткой осины: ветер сдувал его, но он не хотел улетать. Точно на уровне его ветки оказалась последняя ступенька стремянки, выставленной на балкон, на ней колом торчала замерзшая тряпка, потому мне и привиделась человеческая фигура.
Не помню день, когда обратила внимание на приглушенную жизнь над моей головой, когда отметила для себя, что раньше наверху как будто никто не жил, но теперь постоянно что-то слышно: шевеление, глухая возня.
Не знаю точно, кто там живет. Один раз видела немолодую тетку — это было летом, нас всех залили соседи с пятого этажа, вода была даже на нашем втором, и я тогда побежала наверх, чтобы разобраться, откуда течет. Позвонила им на бегу, долго не открывали, и я уже подумала, что там никого нет, но потом вышла она, заспанная, в халате, охала и благодарила, крича мне уже вверх, где я разговаривала с сантехником.
Однажды под Новый год над головой загрохотало каблучищами, быстрым, тяжелым шагом, хаотично, из угла в угол, потом бахнула дверь. Я не удержалась и посмотрела в глазок: по лестнице спускалась, переваливаясь с боку на бок, женщина лет тридцати. Не женщина — деваха, что-то такое. Высокие каблуки, черное пальто, плохо сходящееся на груди, вытравленные соломенные волосы, в каждой руке по шуршащему пакету из дешевого сетевого магазина, продукты выпирали углами, торчали сверху. Я решила, что это дочь той тетки в халате.
И вот квартира надо мной стала приходить в движение: ночью мебель броуновски, в своем тяжеловесном ритме покидала старые места, обретала новые и опять их покидала. Иногда она падала. Мы с папой ложимся не рано, поэтому сначала недовольство мое носило формальный характер: после двадцати трех ведь не положено, разве нет? Я жаловалась папе, он мне сочувствовал, но он плохо слышал на одно ухо, спать ложился на слышащее и тем самым локально решал проблему.
Первый раз я поймала себя на мысли, что поведение соседей сверху меня тяготит и выходит за рамки допустимого, когда они убирали квартиру в два часа ночи. Убирать квартиру — это ведь не только вой пылесоса. Это таскать его за собой, скрести раструбом по тем местам, где нет ковра, двигать мебель, ставить ее на место. Потом мыть пол, стучать ведром, двигать мебель, ставить ее на место.
Это случилось в сентябре, когда я встретила Льва.
В центре, когда навещала неблизкую знакомую. Сентябрь был холодный, полный мороси, пронзительного ветра, иногда даже снега. Мы поговорили с этой знакомой о каких-то неважных вещах, и беседа показала, что наше общение не приведет к дружбе; я ушла с облегчением. Прежде чем ехать домой, зашла там в подвальный продуктовый магазинчик купить коньяку папе и, возможно, себе, поскольку чувствовала сильную усталость после бессмысленной встречи. На кассе, расплачиваясь, вдруг почувствовала тяжелый кислый дух грязной одежды и немытого тела. Почти как у бездомных, но запах все же был выносим.
«Вонючка пришел», — с недовольством сказала вполголоса кассирша через меня другой кассирше, напротив, и проводила кого-то взглядом за моей спиной. Мне стало любопытно, и я обернулась. Это был Лев. В бесформенной, многослойной одежде, он шаркал ботинками со смятыми, как у тапочек, задниками, сальные пряди свисали вдоль лица, топорщилась щетина, но я заметила, что руки у него чистые, кажется, даже без грязи под ногтями. Он двигался медленно, глядя в пол, как будто понимал, что его присутствие вызывает неприязнь. Не знаю почему, но я его окликнула — может быть, обиделась за него на кассирш.
Он поднял на меня голову. «А, Полина, здравствуйте», — сказал он, и я вспомнила, что он картавит. Выражение лица у него осталось прежнее — робкое и как будто задумчивое. Поздоровавшись, мы оба замолчали, потому что не совсем понимали, как себя вести: все же он был сильно виноват, что выдал нас той женщине-чиновнице, и понимал это. «Какими судьбами?» — спросил он потом. «Была у знакомой», — ответила я.
Я уже расплатилась на кассе и отошла в сторону, раздумывая, стоит ли мне уйти или дождаться, пока он сделает свои покупки. «Я сейчас», — сказал он и направился в глубь магазинчика. Кассирши неприязненно косились в мою сторону, и я, немного смутившись, стала смотреть на сутулую спину Льва с большим темным пятном на правой лопатке. Неожиданно я поняла, что думаю о нем как о старике, которому простительно, особенно если он живет один, подобное неряшливое состояние. Но ведь Лев был моим ровесником, может быть, немного постарше, то есть ему едва ли было шестьдесят. Скорее, около пятидесяти пяти.
«Я купил к чаю, — сказал он мне, когда вернулся к кассе. — Вы не откажетесь выпить со мной чаю?» Я почувствовала неловкость перед кассиршами, что вожу такие
