- Чего молчишь? Дорога далекая.
Она остановилась. Дышала часто, словно всхлипывала, потом, запинаясь, выдавила из себя с надеждой, с плохо скрытой ненавистью:
- Ппусти... я согласна с тобой...
Степан опешил.
- Ну-у... - протянул растерянно. - У меня и своя есть... - Немного погодя покачал головой: - Иди! Иди, говорю! Ишь, хитра! Сказала бы насильничал!..
- И так скажу.
- Не скажешь - рядно у меня.
- Так я свои снопы носила. Коней нету.
- А скалка!..
- В глаза не видела! Чья она? Свидетели есть?
- Я т-тебе покажу свидетелей!
Долго шли молча.
- Скажу твоей Сопии - знался со мной, к тебе я ходила.
- Дурная! Так чего бы я тебя гнал сейчас?..
- Потому... потому... - женщина растерялась. Затем вроде бы сообразила: - Потому что другую заприметил. Ага! - злорадно, со злостью отчаяния засмеялась она. - А Сопия своего из рук не выпустит! Да как-нибудь сонного и выхолостит. Как бычка!
Степана передернуло от ее ненависти.
- Ну, ты! Змеюга!
- А ты - живоглот! Не зря с Сопией снюхался!
- Брешешь! Я - за большевиков, за коммуну воевал!
- Ты?! - Она остановилась, лицо ее исказилось от брезгливости. - За коммуну, говоришь?.. Ты, банда? Ну, убивай! Ничипора убили и меня убивай!
Кровь ударила Степану в лицо.
- Эй ты, кто твоего Ничипора убивал!..
- Такие, как ты, живоглоты, паны, ироды!
Степану дух перехватило. Бросил вилы наземь. Долго не сводил с нее удивленного взгляда.
- М-меня так?! Две раны... контузия...
- Ты себе одну конфузию имеешь - Сопию, а у меня три конфузии голодных! Да еще мать сухорукая!
- А огород? А поле?..
- А пахать - ногтями? По стерне сеять? Много уродит? Да и за боронки вам, живоглотам, плати!
- Да погоди, говори толком!.. А комбед? А каведе*?
_______________
* К В Д - касса вазимодопомоги (взаимопомощи).
- Твой комбед сам после рождества зубами щелкает... Ну, дадут пуд, ну два... Где возьмут больше?.. А твое каведе задаром не дает... Ты за меня, что ли, отдашь? Небось не ко мне в приймы пошел, а к Сопии. Потому как богатейка!..
- Да какая она богатейка!.. - с досадой произнес Степан. - Как и все...
- А поди ж, паляницы наминает до нового... Да салом тебя кормит, чтоб рядом с нею не спал, как чурбан! А мне вот приходится у вас, живоглотов, воровать! Воровать!.. О боже милосердный!.. Ты думаешь, легко это воровать? Да эти снопы на себе нести... Носить бы тебе мое горе до смерти!
- Погодите, погодите... Не тарахтите... Ну, тише, говорю!.. Кабы я знал!.. - Степан порывисто снял с ее плеч сторновки и в сердцах отбросил прочь. - Погодите, дайте сказать!.. Если б я знал, говорю!.. Слышьте, будьте добры, простите меня, дурного! Совсем ума решился, послушал жинку... Ну, побейте, если хотите, все стерплю!
- Пусть тебя гром побьет!.. Ой, да каждый из вас на твоем месте так же поступил бы... Потому как у богатого и сила, и правда... Ну, дожить бы мне, чтоб на вас, куркулей, еще одну революцию...
- Говорите, говорите что хотите! Все говорите! Все, что наболело. Но только я теперь вас без помощи не оставлю. Вот придет пора сеять - и вспашу и засею. Чтоб у меня язык отсох, если брешу!
Женщина печально покачала головой.
- Ой, сколько на свете добрых! Да только не хватит вас на всех вдов, да калек, да убогих! А говорили - революция вам все даст!..
- Ну что мне делать?
- Если б я знала!..
- Простите, прошу!
Женщина долго молчала.
- Бог простит... - вздохнула. - Да и вы, человек добрый, простите меня!
- Так пойдемте вместе. Я сам понесу ваше рядно с житом до села. Как-никак, а фунтов десять будет.
Женщина не ответила, только всхлипнула. Брела поодаль, маленькая и настороженная, как диковатая девчушка.
- Сопии скажете? - спросила исплаканным голосом.
- Нет.
- Так не говорите. А не то в пух разнесет. А я уж больше никогда, никогда не пойду. Пусть и погибну с детьми.
- И не ходите. Что-нибудь придумаем.
- И забудьте, что я вам тогда сказала. Чего только не скажешь с отчаяния.
Он не понял.
- А что?
- Мужчин я не принимаю.
- Да, да... А как вас звать?
- Да Василина ж. Одинец Василина. А моего убили. Он вместе с Ригором служил. А на детей что-нибудь будет, не скажете? А не то - хоть в петлю лезь...
- Да, верно, что-либо назначат. Нужно к Ригору...
- А я из-за горя своего даже не подумала.
- Я сам спрошу.
Когда подошли к селу, уже развиднелось. То ли от зеленоватого отсвета, то ли от усталости лицо Василины казалось серым, словно бы размытым. Степан поглядывал на нее сбоку, видел опущенные от переносицы к вискам темные брови, чуть вздернутый кончик носа, выпяченные губы. И еще на виске локон - большим кольцом. И серебряные сережки с затейливым черным узором были чуть ли не больше самих ушей. И тонкая высокая шея, от вида которой становилось почему-то щекотно. Не ребенок ли? Какая ж она мать троим детям? Только и отличали ее от девчушки-подростка широкие для ее фигурки бедра да чуть выпуклый живот.
- Вы идите сами, а я огородами, - потупилась женщина.
Пошла тропинкой между подсолнечниками и, пока Степан мог видеть ее, все оглядывалась, будто хотела сказать еще что-то.
Он знал, что это за слова могли быть.
- Иди, иди... - шептал Степан.
И, приближаясь к своему (а к своему ли?) двору, нагнетал в себе злобу. Мысленно видел Софию с разморенным от сна сырым телом, которое, пожалуй, и боли никогда не ощущало. Никогда не жаждало ни сна, ни отдыха, не донимала его жара, не студил мороз. Тело, в котором он не видел сейчас ничего живого.
От злости и его собственное тело становилось словно железным. Злость остуживала мысль, и он даже почувствовал ее в голове каким-то неопределенным застывшим сгустком. И от этой беспричинной, казалось бы, злости чувствовал еще пустоту в животе, похожую на голод. И хотя ему не хватало воздуха, не мог разжать челюсти, чтобы поглубже вдохнуть воздух ртом.
София уже возилась во дворе. Он видел ее и не видел. А когда она глянула на него, веселая и счастливая в своем неведении, в своей бездумной радости существования и деятельности, и увидела его лицо, то вдруг задрожала в сладостном предчувствии его злости, железной власти. У нее опустились руки, она задышала часто, как доведенная до изнеможения влюбленная девушка.
- Степочка... - защебетала в подсознательной льстивости, - а я тебя заждалась... И зачем было оставаться в поле, ну скажи!.. Ох уж эти мужчины!.. Страсть как упрямы!..
Степан мысленно взорвался руганью. И даже видел ее, эту ругань, разлеталась брызгами его окровавленных мускулов. И даже слышал ее щелкала раздавленными щучьими пузырями. И отводил кулак и бил жену смертным боем, а она бесчувственно улыбалась ему серыми глазами в пушистых ресницах и позванивала серебристыми блестками слов о чем-то далеком, чужом и непонятном.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, где Иван Иванович рассказывает, каким
большим спросом пользуется папиросная бумага "Колокол", как его
невестушка одолевает барьер несовместимости, как следствию
предшествует суд и чем кончился поход Македонского
Обиженный недоверием нашего сельского вождя Ригора Власовича, я не очень торопился с оборудованием хаты-читальни.
Но частые посещения Полищука, которые заканчивались тем, что чистая панна Ядзя становилась его ангелом-хранителем от нашего Шайтана, свидетельствовали о том, что обвинения Ригора Власовича, будто я, Иван Иванович Лановенко, не до конца отстаиваю интересы беднейшего класса, были высказаны, так сказать, в полемическом задоре.
Так вот, посоветовавшись с нашими учительницами, решил я назначить еще одну толоку в помещении бывшей монопольки.
А перед этим мы все вместе просидели дня три в маштарке бывшей конюшни Бубновских, разбирая наваленные кипами книги.
Нина Витольдовна даже дрожала от возбуждения, обтирая тряпкой переплеты и тисненные золотом корешки.
- Смотрите, смотрите, мой Мопассан! - говорила она нам, поднимая над головой голубой томик.
Мы с Евфросинией Петровной осторожно улыбались.
- Ах, простите, я и забыла, что вы по-французски не очень... разочарованно вздыхала учительница и откладывала книжку в отдельную стопку. - Вы знаете, я напишу прошение в уезд, чтобы разрешили учить наших детей французскому. Да, да, это будет совсем не плохо и вполне в духе революции!..
Святая ее наивность забавляла нас с Евфросинией Петровной, но не настолько, чтобы наша коллега заметила это...
Я попросил Ригора Власовича, чтобы он позволил Бубновской перенести французские книги к себе домой. Посмеиваясь, рассказал ему и о намерении Нины Витольдовны обучать детей французскому языку. Полищука это заинтересовало.
- Надо подумать. Вот как произойдет во Франции революция, то кто из нас, неучей, будет ими руководить?.. Когда поедете, Иван Иванович, в уезд, то так им и скажите. И еще скажете, что и я, и комбед Сашко препятствия не имеем. Пролетариату надо иметь разные языки. Интернационал!
Возражать ему я не стал.
Идея обучения наших ребятишек иностранным языкам почти примирила Ригора Власовича с классовым происхождением новой учительницы, и он на следующий день велел кому-то из живоглотов в порядке трудгужповинности привезти Бубновским из лесу хвороста, оставшегося на делянках после самовольных порубок.
