- А что, если я влюблюсь в вас, хранитель? - хохотнула и убежала.
"Да, - подумал я, - не надо было мне приезжать сюда с раскопок, ведь чувствую, чувствую, что этот день так не кончится, что-то еще обязательно произойдет".
...Так оно и вышло.
Прибежала вдруг старуха- казашка.
- Иди, иди, пожалуйста, вниз, - сказал она, - иди канцеляр.
- Да в чем дело, - спросил я, - что такое?
- Иди, пожалуйста, скорей, - повторила сторожиха.
Я пошел. Дверь канцелярии была заперта, пришлось стучаться. Отперла массовичка. В комнате были люди: Клара, кассир - молодой, крепкий казах в своей постоянной кожаной куртке и крагах, контролерша, крошечная старуха-татарка, еще кто-то из обслуги музея.
Все они столпились вокруг большого епископского кресла. На кресле сидела девочка. Была она худенькая, русенькая, с тощими острыми косичками, в старом, линялом, стираном-перестираном розовом платье. Она сидела и теребила платочек. Все молчали. В комнате царила тяжелая, отвратительная тишина. Я взглянул на Клару.
- В чем дело? - спросил я. Никто не ответил.
- Вот эта девочка, - вдруг громко сказала массовичка, - выдает себя за племянницу товарища Сталина.
Этого я, конечно, никак не ожидал.
- То есть как? - спросил я ошалело и посмотрел на девочку.
Она не шелохнулась, только крепче стиснула узелок.
- Прошла без билета, - объяснила мне массовичка. - И когда контролерша ее остановила, она сказала, что она племянница товарища Сталина и он разрешил ей ходить во все музеи и театры бесплатно.
Только этой идиотской петрушки мне и не хватало", - подумал я и наклонился над племянницей Сталина.
- А у вас есть какой-нибудь документ, девочка? Она не ответила, только платочек в ее руке хрустнул - в нем была какая-то твердая бумажка (судя по размеру, чуть мелочишки - десятка, на неделю, может быть, хватит).
- А когда ее спросили документы, - вдруг прогремела массовичка, - она ответила: "Мы наши документы не всем показываем".
Я даже рассмеялся, настолько это было хорошо. Молодец девчонка! Нашла правильные позывные.
В кабинете наступило молчание. Я стоял и думал, что же мне делать, потом снова наклонился над девочкой.
- Вы сами-то не Алма-Атинка? - спросил я. Она молчала.
- Учитесь где-нибудь? Приехали к кому-нибудь? Ищите работу? - осторожно спрашивал я.
- Да что вы... - начала Зоя Михайловна, но Клара вдруг повернулась и так взглянула на нее, что она не договорила.
- У одних служила, - ответила девочка, - но они мне ничего не давали, не одевали, я ушла.
И только она сказала это, как лицо у нее стало сразу мокрым от слез.
- Ну, ладно, ладно, - сказал я сурово. Подошел к столу, налил ей полный стакан воды и сунул под нос. - Пей!
Она покачала головой.
- Пей, пей! - повторил я и вдруг увидел, как затряслись ее тоненькие, перевязанные красными тряпочками косички, как заходили ее острые лопаточки. - Пей и иди, - сказал я. - Вон сколько людей собрала!
И тут она вдруг заревела во все горло. Кто-то громко вздохнул. Я встал и отворил ей дверь.
- Иди!
- То есть как? - громко заговорила массовичка. - Как?.. Послали уже за милиционером. Товарищи, что же вы молчите? Что же такое делается? Девочка, а ну-ка, ну-ка...
- Да замолчите вы, - сказал я тихо. - Клара Фазулаевна...
Но их обеих уже не было. В окно я видел, как Клара вывела девочку на крыльцо, раскрыла свою сумочку из серебряных колец, сунула девочке что-то в руку. Девочка взяла, взглянула на нее каким-то быстрым, зверушечьим взглядом и вдруг скатилась со ступенек. Я отошел от окна.
- Хорошо, - сказала массовичка. - Вот сейчас придет милиционер, что мы ему будем говорить? Вот что вы ему скажете?
- Ничего, как придет, так и уйдет.
- Так все просто? - спросила она меня иронически.
- А как же, - ответил я. - Простое простого.
- А она?
- Ну что же она? Больной ребенок, и все.
- И все?
- И все, Зоя Михайловна, - ответил я очень твердо. - Все, до грошика! И ничего больше тут нет.
- Послушайте же вы, - с каким-то даже горестным вдохновением взмолилась Зоя Михайловна. - Да она, может, из семьи врага, у нее, может быть, вся семья сидит. Вы слышали? Она служила там где-то в домработницах. Почему? Она не похожа на домработницу. Судя по ее внешности, она... А как она себя там держала?
Пришел милиционер - пожилой, усталый, простой человек в запотевшей гимнастерке. Пришел и ушел, ничего не поняв и ничего не записав. Просто неодобрительно покачал головой и ушел.
- Второй холостой вызов сегодня, - сказал он, - прямо с ума сошли люди, от жары, что ли?
Меня вызвали в Наркомпрос. Передал мне вызов директор, специально позвонил, чтобы я зашел к нему в кабинет, дождался, когда все уйдут, и только тогда сообщил, что меня хочет видеть замнаркома товарищ Мирошников. Предупредил, чтобы я ни в коем разе не опаздывал. Товарищ Мирошников только что пришел из армии и все вопросы понимает по-военному - четко, ясно, точно, расхлябанности не терпит, растяп ненавидит. И еще директор мне посоветовал лишнего не трепать, да и вообще (тут он сделал какой-то вихрастый жест) не быть уж слишком умным. Я улыбнулся.
- А тут и полсмеха нет, - сурово обрезал меня директор. - Индюк мудрил-мудрил, да и в суп попал. Ты знаешь эту историю?
- Знаю, - ответил я.
- Ну вот. А так не бойся, он человек справедливый. Только вот такие штучки (опять тот же жест, но уже около головы) ты брось. Понял? Ну, иди.
Я пошел.
Замнаркома меня принял сейчас же, хотя и был занят: разговаривал по телефону. Был он высок и плечист, с аккуратно подстриженными усами, и ими ли или еще чем он очень напоминал тот большой поясной портрет, что висел над его столом. Во всяком случае, хотел напоминать. А вообще-то это был рыжеватый мужчина, веснушчатый, медлительный, уже, пожалуй, склонный к полноте, но еще никак не полный. Когда я вошел, он скосил на меня глаза и кивнул на диван. Я сел.
- Хорошо, - сказал он в телефон, - я тебе еще звякну. Ты что, у себя будешь? Хорошо! Вот и он как раз.
Он положил трубку и позвонил. Вошла секретарша.
- Ту мою папку, - попросил он. И, когда девушка вышла, сказал: - Вот говорил с вашим директором, вы его давно знаете?
Я сказал, что год. Он уволился из армии примерно через месяц после того, как я поступил в музей. Тут Мирошников слегка нахмурился.
- А почему вы думаете, что он уволился из армии?
"Не трепись", - вспомнил я и сказал:
- Он пришел к нам в военной форме. Замнаркома хмуро посмотрел на меня и объяснил:
- В военизированной... Он же работник Осоавиахима. А военизированная форма присвоена отнюдь не только армии, но, - и дальше, как печатая, - и войскам внутренней охраны, работникам НКВД, лесной охране и кое-каким другим организациям специального порядка. Это вам не мешало бы знать. Так! - Он распахнул папку, вынул оттуда какую-то бумагу и стал ее читать.
Я сидел и ждал.
- Кто такой Родионов? - спросил он, не поднимая головы.
"Вот окаянный старик", - подумал я и сказал:
- Археолог-любитель. Кроме того, вырезает по дереву.
- И такие профессии есть? - замнаркома остро посмотрел на меня. - Быть археологом-любителем и вырезать по дереву.
"Любит точность", - вспомнил я и ответил:
- Сейчас он пенсионер, кажется, работает еще и счетоводом. В общественном порядке.
- Ага, вот это другое дело, - удовлетворенно кивнул головой замнаркома. - Значит, Родионов пенсионер? Ну а какую он получает пенсию? За что? Не знаете?
- Кажется, он партизанил, - ответил я.
- То есть был партизаном, - строго поправил меня замнаркома. Партизанить и быть партизаном - это вещи разные. Вы с ним знакомы? Он приходил в музей?
Я кивнул.
- Зачем?
Я ответил, что он приносил кое-какие находки, ныне мы в этих местах производим поиски.
- Поиски или раскопки? - поправил или спросил меня замнаркома.
Было очень неприятно. Оба они - тот на портрете, этот за столом, одинаково одетые, подтянутые, подстриженные, смотрели на меня: один с издевочкой, другой неподвижно и строго.
- Поиски - это и есть разведочные раскопки, - ответил я, - на поверхности ведь ничего не валяется, копать надо.
Замнаркома побарабанил пальцами по столу.
- Так? - сказал он, о чем-то размышляя, - так! Надо копать. И вы копаете! Отлично! Это что же, Корнилов копает?
Он назвал это имя так просто, как будто Корнилов только что вышел из комнаты.
Я ответил, что да, копает Корнилов.
- Тот самый, - спросил он, - что был уволен из публичной библиотеки?
- По-моему, он не был уволен, - ответил я. - Он попросту не поладил с научным руководством и ушел.
- И вы его сейчас же приняли в музей? Я вздохнул.
- Принимает только директор.
- А он даже не посоветовался с вами? - покачал головой замнаркома.
Меня все это уже начало злить, и я довольно резко ответил, что, конечно, директор со мной советовался и я сказал, что такой работник нам нужен.
- Ах, вот как, - кивнул головой замнаркома. - А не сказал вам директор, за что именно его уволили? Ведь, как я слышал, тут что-то и с вами связано.
