история заканчивается тем, что стреляют из оружия?
– Нет.
– Что вы должны добиться своего – и по своему расписанию?
– Нет.
– Вы все орали ему, приказывали бросить нож, делай, как мы велим, сейчас же, ну. А он не подчиняется. Орет еще. У вас вскипает адреналин. И вы хотите, чтобы все это уже закончилось. Должен ведь быть конец, и настать он должен быстро. Вам не терпится. Вы не можете отступить. Всем вашим пистолетам наизготовку не удалось заставить его сделать то, что вы от него хотите, и от этого все вы просто с ума сходите. Думаете: ты покоришься нашей воле.
– Нет.
– И сделаешь это сейчас же, потому что мы тут уже сколько – десять минут?
–
– А это довольно времени, верно? Это уже слишком долго. Сюжет отходит от того, что вы признаёте нормальным и правильным. Нормально и правильно, чтобы он подчинился – или умер по вашему расписанию.
– Нет.
– Вы соображаете, что мы за странная порода людей? Никто больше не рассчитывает так же, как мы, чтобы все стало, как им угодно. Знаете, какое безумие это навязывает всему миру – что мы рассчитываем на то, что все будет по-нашему, всякий раз, когда нам в голову приходит какая-то мысль? Что двенадцать вооруженных до зубов мужчин могут окружить одного человека с ножом для стейков, и исходом этого будет казнь на заднем дворе? Не показывает ли это вам, что нам нужно поработать над собой? Что как людям нам есть куда расти?
–
– Ну?
– Что – ну? Конечно. Нам нужно расти. Я прикован цепью к свае. Вам есть куда расти. Ваш друг мертв. Нам есть куда расти. Вокруг нас рушится вот эта база. Нам есть куда расти. Я это знаю – только не вижу, как это помогает вам или кому-то еще. А поверх всего этого мне кажется, что ничему-то вы не научились.
– Вы так неправы. Господи, какой же восторг, до чего вы неправы.
– Просто хочу тебе сказать, до чего же ты неправа. До чего же ты всегда неправа – и всегда была неправа.
– И ладно, Томас.
– Все это было необходимо. Я только что всю эту штуку с Доном распутал. Легавый покаялся. Я все знаю.
– Ты привез сюда сотрудника полиции?
– Я могу забрать, кого захочу.
– Томас, тебе знать бы, что меня как твою мать заботит твое благополучие. Я не хочу, чтобы тебя убили. Ты должен это знать. Я слышала вертолеты, и у меня нехорошее предчувствие. И какие бы разногласия и споры у нас с тобой ни были, я хочу, чтоб ты жил дальше и исцелился.
– Если это произойдет, ты в этом никак участвовать не будешь. От тебя совсем никакого проку. Я все вынужден был делать сам. Привез сюда легавого, и он оказался одним из тех, кто застрелил Дона, и я теперь знаю, почему.
– Надеюсь, ты не нанес ему вреда.
– Не нанес.
– Вертолеты все ближе, сын.
– Нет. Они прилетели и улетели. А я спрятал фургон на старом роликовом катке. Мне суждено было здесь быть, чтобы мне явилась истина.
– Не знаю, почему ты такое значение придаешь смерти Дона сейчас. Ты даже на похороны к нему не пошел.
– Это ни к чему никакого отношения не имеет.
– Вы же и не так близки с ним были.
– Он был моим лучшим другом.
– Он был твоим лучшим другом? Да ты не видел его много лет.
– Ты ничего про это не знаешь.
– Да знаю я. Ты даже не… Да ладно.
– Говори, кошмарная ты личность.
– Ты раньше был ему лучшим другом. Но когда ты его бросил, как ты считаешь, как такой пограничный случай будет…
– Что?
– Ничего. Не стоит об этом.
– Еще раз скажи.
– Прошу тебя. Забудь. Сама не знаю, что я несу.
– Нет, не знаешь.
– Вам известно, почему вы здесь?
– Нет. Вы сделаете мне больно?
– Нет. Но мне нужны ответы – и побыстрее. Осталось не очень много времени.
– Ладно.
– Вы знаете больницу, где я вас нашел… вы работали там в 2012 году?
– Да.
– Какая у вас там должность?
– Я начальник регистратуры.
– Хорошо. Хорошо. Я так и думал.
– Как вы меня сюда привезли?
– Помните, вы зашли в лифт, чтобы спуститься в гараж?
– Да. Так это были вы.
– Да. Потом хлороформ и получасовая поездка. С вами оказалось легче всего, почти как с моей мамой. Теперь послушайте. Некоторые тут провели уже несколько дней, поэтому нужно побыстрее. Дона Баня помните?
– Нет. Вы собираетесь делать мне больно?
– Давайте я фамилию по буквам скажу, потому что вы, наверное, не знаете, как это произносится. Б-А-Н-Ь.
– Постойте. Парень, которого полиция застрелила?
– Точно.
– Вы его знали?
– Знал. Помните меня?
– Должно быть, вы тот парень, кто… Случай с поджогом.
– Нет. То был не я.
– Как вас зовут?
– Не имеет значения. Но я знал Дона. Помните, что вы меня видели той ночью, когда его привезли?
– Не знаю. Возможно. Там все было кувырком.
– Но мать его вы помните?
– Да.
– Помните, как не допустили ее к ее сыну?
– Нет. Я ее не не допускала. Близким родственникам всегда можно навещать больных.
– Слушайте. Надо было с самого начала предупредить, что вам лучше рассказывать мне все и сразу. Пока я никому никакого ущерба не причинил, я не повредил астронавту, но вы меня провоцируете, когда врете. Вы больше не за той конторкой. Сейчас вам придется сказать мне правду.
– Извините.
– Теперь готовы?
– Да.
– Так почему вы не пустили маму Дона увидеть сына?
– Полиция мне сказала, что есть риск безопасности.
– Риск безопасности, если она увидит своего умирающего сына?
– Да. Но это было не мое решение. Там была толпа фараонов, и они разговаривали с руководством больницы, а я была просто девушкой за стойкой.
– Но вы из-за нее вызвали охрану.
– Мне велели вызвать охрану, да.
– И они убрали мать Дона из больницы.
– Да.
– А мне не разрешили войти в здание.
– Верно.
– Теперь вы меня помните?
– Да.
– Спасибо. Я рад, что помните. Когда маме Дона разрешили снова войти в больницу?
– Я не знаю.
– Никогда. Ей так и не разрешили туда зайти. Впервые своего сына она увидела в морге. После того, как легавые сделали все, что им нужно было сделать. Они сказали, что в него стреляли всего три раза.
– Это ко мне никакого отношения не имеет. Но я могу понять ваше раздражение – и почему это
