Когда Боб направил лодку к ее дому, Люси ничего не сказала. В дверях он помедлил, взял ее за плечи.
– Ты не ответила мне, – негромко сказал он.
Люси покачала головой.
– Пообещай, что подумаешь об этом, – прошептал Боб, и она кивнула. – А теперь иди.
Но он не отпустил ее, а поцеловал снова.
– Да, – пролепетала она, не оторвав своих губ от его. И еще раз, уже с полной уверенностью: – Да.
– Да? – Он пытается сказать что-то еще, но радость лишает его дара речи. И то, что происходит между ними следом, не похоже ни на один акт любви, о каком она когда-либо читала или слышала, какой видела. Ей кажется, что вот так и становишься существом безграничным, летящим и исчезающим, лишенным прошлого и будущего. Наслаждение, которое она испытывает, и бесконечно успокоительно, и бесконечно опасно, а едва оно подходит к концу, ей начинает хотеться, чтобы все повторилось и не закончилось никогда.
– Я люблю тебя, Люси, – говорит он, целуя ее глаза. – Давай убежим.
Пережитое ею с Бобом накоротко замкнуло мозг Люси, она ощущает себя такой же непрочной, как нить накаливания электрической лампочки, такой же вспыхивающей и гаснущей.
– Куда?
Обезумел ли он от любви или просто безумен? Всегда ли любовь так схожа с падением?
Недолгое время он молчит, лихорадочно соображая.
– Я знаю одно место. Маленький приют вдалеке от всего и всех, – Боб подразумевает планету, на которой однажды побывал, – в десяти миллиардах световых лет отсюда. – Собственность моего знакомого.
Он улавливает в ее взгляде сомнение.
– Знакомый не бывал там многие годы. Оно будет все равно что наше.
– Я подумаю. – И она говорит правду, потому что ни о чем другом думать все равно не сможет – только о маленьком домике, в котором никого, кроме них, не будет. Быть может – уютный каменный коттедж, теплый очаг, вид на море… и это изумительное ощущение, и прекрасный юноша, который до самозабвения любит ее.
Но и над этой сценой повисает неотвратимый тонкий клинок тревоги.
Потому что теперь ей хочется, чтобы он ушел. Дал ей возможность обдумать все, что случилось.
На прощание Боб целует Люси с такой нежностью, что ноги у нее обмякают, едва-едва выдерживая ее вес. А когда он наконец уходит, Люси словно стекает по стене и, обняв колени, сидит на полу, ошеломленная пониманием того, как сильно и упрощает все, и усложняет интимная близость.
Ловкость, с которой он провернул соблазнение в стиле самого что ни на есть смертного, наполнила Боба триумфальными чувствами – он медленно плыл в ночи на своей прекрасной лодке, легкий и могучий, всепроникающий, как лазерный луч.
– Здравствуй, дорогуша.
Боб взвизгнул и с плеском обрушился за борт.
– Ах, прости, мой сладенький, я тебя напугала?
Боб забрался в лодку и, отплевываясь, ответил:
– Да. А теперь уходи, пожалуйста.
Мона обворожительно надула губки.
– Но я же только что пришла. И смотри, у тебя вино осталось, как раз хватит на малюсенький…
Мокрый и гневный, он вырвал бутылку из ее рук.
– Ладно, обойдусь и без выпивки. – Улыбка Моны стала несколько натянутой. – Так вот! Она, безусловно, показалась мне обворожительной девушкой. Волосы, улыбка, все ее… – Мона, не найдя подходящего слова, показала, что именно. – Но если ты просто…
Боб отвернулся.
– Просто – что? А, понял – ты заметила, что я на самую малость избавился от склонности к самоубийству, и явилась, чтобы это поправить?
Мона вздохнула.
– Дело в том, дорогуша, что она смертна. Тут, разумеется, нет ее вины, но тем не менее есть проблема. Подумай. Через тридцать лет ей будет пятьдесят один год, а тебе… ты останешься прежним.
– Ну и что?
– Хорошо, не через тридцать. Через сорок. Шестьдесят. Она будет старой смертной развалиной, а ты останешься точно таким, как сейчас. Сколько тебе – девятнадцать? Двадцать? Вечно я путаюсь в днях рождения. – Мона взирала на него с легкой сочувственной улыбкой. – Этого не поправишь, дорогуша.
– Я поправлю.
– Ах, мой сладкий, ты не сможешь. – Она покивала, соболезнуя. – Сколько смертных женщин у тебя было? Одна? Десять?
Боб вспыхнул.
– А сколько смертных мужчин было у тебя?
Мона улыбнулась, отвела взгляд.
– Да бог их знает. Я сбилась со счета. Мне нравятся смертные, это верно. – Она опять обратила взгляд, уже ставший серьезным, к нему. – Но я никогда в них не влюблялась, ни в одного. Представь, как ты объясняешься с ней. Вообрази, каким станет лицо Люси, когда она услышит, кто ты такой.
Напускная храбрость внезапно покинула Боба, глаза его наполнились слезами.
– Ты не хочешь, чтобы я был счастлив.
Лицо его матери было сама нежность. Она обняла Боба за плечи, притянула к себе.
– Конечно, хочу, дорогуша. Конечно, я хочу, чтобы ты был счастлив. Но не так. Так ты счастлив не будешь. Да и ее счастливой не сделаешь. На самом деле ты, скорее всего, перепугаешь ее до смерти.
Боб желал провести с Люси вечность – и вовсе не желал, чтобы их отношения закончились одной из тех ошибок, какие он совершал в прошлом. Он не явится в ее спальню огромным, бьющим в пол копытом быком или десятифутовым чешуйчатым орлом. И ему не хотелось, чтобы потом, когда он с ней наиграется, мистер Б избавился от нее. Ладно, он бессмертен, а она нет… и все равно их отношения могут оказаться удачными. Он этого добьется.
На мгновение он вообразил себя равным ей, таким, что между ними не было ничего, кроме истинной любви и долгого мирного будущего. Уж этого-то он, будучи Богом, добиться сможет?
Мона наблюдала за сыном, за его внутренней борьбой, содержание которой было большими буквами написано на лице Боба.
– Голубчик?
Боб повернулся и гневно уставился на нее.
– Уходи.
– Я знаю нескольких очень милых богинь…
– Нет.
– Они и правда миленькие. И бессмертные.
– Отлично. Значит, если они мне разонравятся, то все равно будут вечно висеть у меня на шее.
Мона глубоко вздохнула, и Боб поспешил уйти в глухую оборону.
– Ты думаешь, у тебя есть хоть малейшее представление о девушке, к которой я привязался? Не смеши меня. – Он горько усмехнулся.
Мысль о той, кого выбрала для него мать, была, честно говоря, отвратительной. Боб так и видел эту избранницу во всех подробностях. Она либо до безобразия чопорна, либо склонна, как его мать, к разгульной жизни (что гораздо, гораздо хуже). Нетерпеливая улыбка, большие белые зубы и толстый кардиган. Или двенадцать голов и здоровенные кожистые лапы. И то и другое тошнотворно. Какую бы девицу ни раскопала для него
