Иванъ Артамонычъ взялъ рюмку, чокнулся ею съ рюмкой хозяина, хлопнулъ ее на <лобъ, какъ говориться, сдѣлалъ гримасу и, закусывая грибами, произнесъ:
— Грибы дѣйствительно божественные и дѣлаютъ большую честь молодой хозяйкѣ. Не зналъ я, Надежда Емельяновна, что у васъ такая склонность къ хозяйству, не зналъ. Знаете, въ нашъ вѣкъ, когда барышни, что называется, фру-фру и мечтаютъ только о танцахъ и спектакляхъ, очень и очень пріятно видѣть въ барышнѣ такую склонность. Я въ восторгѣ, прямо говорю, въ восторгѣ. А грибы такъ это вѣдь и въ Милютиныхъ лавкахъ такихъ не найдешь.
— Иванъ Артамонычъ повторить? взялся за графинъ съ водкой отецъ Наденьки.
— Позвольте… Да вѣдь мы должны съэкономить себѣ рюмку, чтобы закусить рѣдькой, со сметаной, а то ужъ будетъ много, отвѣчалъ Иванъ Артамонычъ…
— Э, полноте, что за счеты!.. Кушайте.
— Только изъ-за грибковъ, поклонился Иванъ Артамонычъ и проглотилъ вторую рюмку водки.
— Вы маленькія-то шляпочки кушайте, маленькія-то въ сто разъ вкуснѣе, лебезила около него мать Наденьки.
— И большихъ, и маленькихъ поѣлъ, только-бы похвалить лишній разъ молодую хозяйку. Прелесть! Прелесть! Да-съ, а все отъ воспитанія… Оттого, что вы дали вашей дочкѣ такое воспитаніе, отъ котораго она не мудрствуетъ лукаво. А возьмите-ка вы теперь дѣвушку-курсистку, эту изъ такъ называемыхъ ученыхъ-то… Развѣ она вамъ приготовитъ такіе грибы? Ни за что не приготовитъ, потому, что у ней въ головѣ не тѣ мечтанія…
— Иванъ Артамонычъ! По третьей?
— Довольно, довольно… Продолжать будемъ, когда за столъ сядемъ, отвѣчалъ Иванъ Артамонычъ, сунулъ себѣ въ ротъ еще грибъ и отошелъ отъ стола. Черезъ четверть часа всѣ сѣли за ужинъ.
— Иванъ Артамонычъ! Рѣдечки-то пожалуйте. Готова она. Сметана у насъ отличная. Это отъ нашей дворничихи. Прямо на глазахъ нашихъ дѣлается, стало быть, можемъ поручиться, что ужъ тутъ муки не подмѣшано, предлагала мать Наденьки.
— Прикажете наливать? спрашивалъ отецъ.
— Только развѣ для того, чтобы попробовать закуску, приготовленную прелестными ручками молодой хозяйки, отвѣчалъ Иванъ Артамонычъ, бросая умильный взглядъ на Наденьку.
Отъ выпитой водки глаза его сдѣлались маслянными, на лицѣ заиграли красныя пятна.
— Восторгъ, восторгъ что такое! говорилъ онъ, прожевывая послѣ водки ломтики рѣдьки. — Ахъ, все это домашнее хозяйство я и самъ-бы любилъ, пудами-бы мариновалъ «грибки» и разную рыбку корюшку и ряпушку, но бодливой коровѣ Богъ рогъ не даетъ. Вдовъ и въ домѣ пустота.
— Иванъ Артамонычъ, да вы еще не стары и все это можете пріобрѣсть вмѣстѣ съ молодой хозяйкой. Взгляните на себя въ зеркало — вѣдь вы еще король, мужчина въ полномъ соку. Такимъ-то крѣпышамъ только и жениться, такіе-то женихи, я считаю, просто кладъ для невѣстъ: тутъ и положительность, тутъ и твердыя мысли, расхваливала достоинства гостя мать Наденьки.
— Разсудительность и благоразуміе, поддакнулъ отецъ.
— Такъ-то это такъ, вздохнулъ Иванъ Артамонычъ, опять косясь на Наденьку:- но, къ несчастію, дѣвушки этого не цѣнятъ.
— Какіе пустяки! Всякая благоразумная дѣвушка оцѣнитъ, отвѣчала мать и поправила цвѣтныя бусы, сбившіяся на шеѣ дочери. — Конечно, у дѣвушекъ другія мечтанія, нравятся больше разныя лакированные, вертлявые фертики, но дѣвушка не выходящая изъ воли родителей, съ помощью ихъ совѣтовъ, сейчасъ пойметъ, что не съ мечтаніями жить, а съ хорошимъ человѣкомъ.
— Вѣрно, вѣрно, совершенно вѣрно, снова поддакнулъ отецъ и даже махнулъ рукой, какъ-бы рѣшая этотъ вопросъ. — Воспитанная въ страхѣ и въ правилахъ дочь всегда…
Онъ не договорилъ и воскликнулъ:
— Иванъ Артамонычъ! Я еще налью… Вы еще не пробовали нашей селедки, а намъ баба-разнощица такія селедки носитъ, что ѣшь и чувствуешь на языкѣ одно масло.
— Эта селедка, папа, не отъ бабы, а изъ мелочной лавочки. Бабьи селедки мы всѣ съѣли, замѣтила дочь.
— Что ты врешь! Десятокъ селедокъ на прошлой недѣлѣ купили, да чтобы съѣсть! Я налью еще по рюмочкѣ, Иванъ Артамонынъ?
— Нѣтъ, много, много будетъ, замахалъ тотъ руками, — и такъ ужъ…
— Э, полноте! что за счеты! Поѣдете домой по сырости, такъ водка-то даже необходима.
— Сырости я не боюсь. Я съ семьдесятъ восьмаго года фуфайку ношу.
— Черезъ фуфайку осенью прохватитъ. Я налью.
— Наливай, наливай… Иванъ Артамонычъ долженъ попробовать нашу селедку, сказала мать и сама протянула руку къ графину. — Наливай и мнѣ полъ-рюмки. И я даже съ вами вмѣстѣ выпью и съ Иваномъ Артамонычемъ чокнусь. Пожалуйте…
— Ну, въ такомъ случаѣ я ужъ не могу отказать, наклонилъ голову Иванъ Артамонычъ, взялся за рюмку, чокнулся съ матерью Наденьки и, тыкая вилкой въ селедку, продолжалъ: — Да-съ… Домъ у меня послѣ покойницы жены чаша полная, два ледника, по старой привычкѣ, набиваю, а настоящаго хозяйства нѣтъ. Садъ фруктовый у меня отличный при домѣ, копаюсь я въ немъ ежедневно для моціона, яблоки по привезеннымъ мной образцамъ сами видите какія въ немъ ростутъ, люблю я, чтобы и вареньице изъ нихъ сварить, и намочить ихъ на зиму вмѣстѣ съ брусникой, а некому этимъ заняться. Сварила мнѣ кухарка фунтовъ пять клубники, да фунтовъ пять черной смородины, но развѣ это дѣло кухарочное и много-ли тутъ десять фунтовъ! Вотъ теперь скоро рябина поспѣетъ. Конечно, я себѣ настою четверть водки на рябинѣ, но бьюсь объ закладъ… что пока водка будетъ настаиваться, ее на половину выпьютъ кухаркины гости и водой дольютъ, а оттого, что присмотра нѣтъ.
— Надо вамъ жениться, надо, подхватилъ отецъ Наденьки.
— Конечно надо, согласился Иванъ Артамонычъ, уже весь красный и лоснящійся отъ пота. — Я даже уже, откровенно говоря, и намѣтилъ дѣвушку, но въ виду того, что шагъ важный…
— Въ этихъ случаяхъ, Иванъ Артамонычъ, медлить не надо.
— Знаю-съ… Я человѣкъ рѣшительный, но также боюсь и отказа… Нынѣшнія дѣвушки-то ой-ой какія! Кто ихъ знаетъ, что у нихъ въ головѣ?
— Бьюсь объ закладъ, что вамъ-то ужъ не откажутъ, проговорила мать Наденьки. — Вы женихъ завидный. Во-первыхъ, въ солидномъ чинѣ.
— Статскій… Два года ужъ Статскій…
— Во-вторыхъ…
— Тысячу триста квадратныхъ саженъ земли подъ домомъ и садомъ. Надворныя строенія приносятъ тысячу восемьсотъ пятьдесятъ рублей чистаго дохода, да въ лицевомъ домѣ самъ живу.
— И какой прелестный домикъ! Словно картинка! Улица тихая, патріархальная. И замѣтьте, воздухъ какой на Петербургской сторонѣ! Немножко далеконько отъ центра, но вѣдь у васъ свои лошади. Да и помѣстительный какой вашъ домъ, ежели съ виду судить…
— Я былъ у Ивана Артамоныча. — Комнаты хоть балы давай… сказалъ отецъ Наденьки.
— Еще-бы, подхватилъ Иванъ Артамонычъ. — Пять комнатъ внизу и двѣ въ мезонинѣ. Всего семь комнатъ. А куда мнѣ семь комнатъ одному?
— Хозяйку, хозяйку… Тутъ и разсуждать нечего.
— Именно хозяйку. Вѣдь вотъ по веснѣ я настоялъ четвертушку водки на черносмородинныхъ почкахъ. Пьешь и чувствуешь, что во рту у тебя садъ.
— Водка на черносмородинныхъ почкахъ — это одинъ восторгъ! восхищался отецъ.
— Вообразите, а у меня то ее и разбили. Поставилъ я ее на окнѣ, чтобы она стояла на солнцѣ… Пріѣзжаю домой изъ должности — кухарка показываетъ и говоритъ: «кошка»…
— Вѣрно, вѣрно. Присмотра нѣтъ. А будь жена — все это какъ слѣдуетъ… Простите, Иванъ Артамонычъ у васъ Станиславъ на шеѣ или Анна?
— Станиславъ на шеѣ и Анна въ петлицѣ.
— Ну, чего-жъ еще! И это въ сорокъ-то небольшимъ лѣтъ.
— Побольше, побольше… Скрывать года не намѣренъ. Но бодръ, свѣжъ и чувствую даже какъ-бы юность.
— Никто вамъ даже и сорока-то лѣтъ на видъ не дастъ.
— Отпусти я бороду, такъ казался-бы старше, но откровенно говоря, я нахожу даже развлеченіе, когда бреюсь. Наполнять утро нечѣмъ — вотъ я не торопясь горячей воды…
— Жениться, жениться… Емельянъ Васильичъ, налей Ивану Артамонычу еще рюмку наливки, а я ему положу еще полъ-цыпленка.
— Будетъ-съ.
— Кушайте. Наденька этихъ цыплятъ сама и кормила. Да вотъ салатцу Наденькинаго приготовленія. Въ разговорахъ-то мы объ салатѣ и забыли.
— Только ужъ развѣ изъ-за салата, приготовленнаго Надеждой Емельяновной. Вы говорите: жениться… Давно собираюсь… Въ іюнѣ, долженъ сказать, я и намѣтилъ себѣ вдову одну, но Богъ спасъ. Такая оказалась…
— Что вдова! Вдовы вертячки! Ужъ ежели вдова понюхала воли, то въ рѣдкихъ случаяхъ толкъ бываетъ, сказала мать Наденьки. — Вамъ дѣвушку надо, дѣвушку изъ хорошаго семейства, скромную, выросшую подъ присмотромъ родителей…
— Именно-съ… Потому что у меня отъ покойницы жены и великолѣпная лисья ротонда, крытая бархатомъ осталась, пальто съ куньимъ воротникомъ… Брилліантовая нитка, брилліантовый браслетъ, серьги, такъ брилліанты, честное слово, по горошинѣ. Я вѣдь ее, покойницу, изъ богатаго купеческаго дома взялъ. Умерла — духовную мнѣ… Серебра у меня столоваго…
