- У нас раньше работала девочка на этой должности, - пояснил Полуяхтенко, которому, видимо, понравилась внешняя холодность Голева, слегка походившая на уверенность в себе, - но интелям, таким, как ты, больше доверия. Да и Надька намекала, что не надо больше... девочек.
Витя Круглянко радостно засмеялся.
Через день Голев вышел на работу. Таньке он ничего не сказал - они теперь вообще редко разговаривали, и если такое все-таки случалось, то темы ограничивались сугубо бытовыми.
Трудно было назвать занятие Голева интеллектуальным, разве что в сравнении с грузчицким, - теперь бывший океанолог вырезал из газет объявления о найме, перепечатывал их двумя пальцами на компьютере и составлял картотеку. Клиенты приходили редко - и все, как на подбор, странные. Мысленно Голев разделил их на три группы. Первая - немногочисленная, но и самая нелюбимая - городские сумасшедшие. Они хихикали и смущенно заглядывали под стол, как будто кого-то искали. Голев нервничал. Перечислял вслух вакансии. Пока Витя Круглянко, заезжавший в офис дважды в неделю, не посоветовал ему сразу интересоваться здоровьем клиента и даже требовать справку из психдиспансера. Вторая категория, достаточно симпатичная Голеву, - молоденькие девушки (редко ребята) послевузовского возраста. У этих горели глаза и щеки, так им хотелось работы, а главное - денег, денег, денег! Голев пристроил парочку рекламными агентами, и одну девицу, Долицкую, - секретарем, смутно напоминала она ему Таньку. И, наконец, были еще пенсионеры - тем, прежде всего, хотелось пообщаться, а работа интересовала их постольку-поскольку.
Полуяхтенко сидел в своем кабинете, в который был отдельный вход с улицы, и громогласно беседовал по телефону, иногда взрываясь хохотом так, что очередной клиент подпрыгивал на дешевом стульчике. Увидел Голев и пресловутую Надежду - она оказалась довольно подержанной брюнеткой (б/у, в хорошем состоянии, как написали бы в рекламном объявлении) и шоколадно улыбалась, глядя на черноглазого Голева. Ему даже показалось, что Надежда ждет каких-то дивидендов со своих улыбок - она приваливалась к столу тяжелым телом и водила наманикюренным ногтем по картотеке. Голев вежливо улыбался, Полуяхтенко хохотал в своем кабинете, клиент шел редко, а не как рыба, косяком, в общем, каждый занимался своим делом.
По крайней мере, у него теперь была зарплата - раз в месяц Голев церемонно выкладывал немаленькую сумму на краешек кухонного стола. Сумма исчезала быстро, и никто (в смысле - Танька) ни о чем не спрашивал.
Однажды Голев явился домой раньше - были предновогодние дни, и в пятницу работали до обеда. Полуяхтенко сильно пожал Голеву руку и подарил несколько купюр сверх зарплаты. Голев купил в коммерческом магазине шампанское, мандарины, яблоки, конфеты в коробке (Танька ела только конфеты из коробок, а если они были в фантиках, вразвес - не признавала ни в какую).
Голев поднимался по лестнице и думал, что они уже почти три месяца с женой не разговаривают. Все равно ведь надо как-то склеивать отношения, ну хотя бы ради Севы с Полей... И надо начинать ремонт в алжирской комнате - хозяин давно освободил помещение, там теперь снова спит Луэлла на раскладушке, не дело ведь! Не дело! Если б Луэлла и мама Юля были помоложе, они бы сами сделали ремонт, но у них все силы уходят на детей. Севе через год в школу... А они с Танькой оба загружены по самое не хочу...
На лестничной площадке стояла Танька и громко плакала. В руке у нее дрожала и дымилась сигарета.
- Тань, - удивился Голев, - ты же не куришь!
Танька глянула на него красными от слез и долгого терпения глазами и зарыдала еще громче. Голев поставил сумку с бутылками на пол и обнял жену.
- Я тебе конфеты купил. В коробке.
Танька еще сильнее заплакала, прижалась к мужу и начала что-то быстро объяснять. Вся она была такая несчастная, родная, что Голев от резко ударившей в голову жалости не сразу понял, что случилось.
Денис Алексеевич Гуливатый сделал Таньке неприличное предложение. Она-то, дура, думала, что это он ей от чистого сердца помогает - на работу взял, оклад хороший положил, ссуду дал, ну, подарочки привозит из-за границы, сувениры, а оказалось - он теперь ждет вознаграждения. Принес, рассказывала в слезах Танька, два билета в Турцию и говорит, собирайся!
- И-и-и! - плакала Танька в куртку Голева. - Я сказала, что не поеду, а он говорит, тогда все! Считай, что ты уволена, и денежки будь добра в трехдневный срок! Денежки за комнату!
- Танька, - спросил Голев, - ну почему ты такая... наивная?
Он очень старался подобрать необидное слово.
Танька оторвала от голевской куртки зареванное злое лицо:
- Да? А жрать мы что должны были? Твою порядочность мы должны были жрать?
Достала из мешка коробку с конфетами и, всхлипывая, начала есть шоколадные шарики один за другим. Голева всегда умиляла эта Танькина особенность соединять вместе совершенно разные речи и поступки.
- Набор конфет "Театральный"... - полувопросительно прочитала Луэлла, выйдя к ним на площадку с папироской. - Что ж, надо продавать комнату. Хотя жаль, чертовски жаль...
Голев промолчал, подумал, что японец на его месте давно совершил бы ритуальное самоубийство, а ему, русскому, оставалось жить со стыдом внутри...
Витя Круглянко, узнав о том, что задумал Голев, посоветовал не дожидаться окончания праздничного запоя Полуяхтенко, а явиться к нему в первый же рабочий день.
- Сколько-сколько тебе надо?! - уже тепленький с утра Полуяхтенко рыгнул от неожиданности. - Сколько?!
Голев повторил.
Директор хохотнул и вытер мокрый лоб какой-то ксерокопией.
- Ты шо, мужик? Ты шо, думаешь, я их рисую?
Потом помрачнел и сказал:
- Ну ладно, дам. Шо, в натуре, помогать надо. Завтра дам.
Уже на выходе окликнул счастливого Голева криком:
- С завтрашнего дня новый проект! Отправляем всех желающих в Надым! Вахтенным методом!
Завтрашнего дня для Полуяхтенко так и не случилось.
"В собственном подъезде, - вкрадчиво рассказывал корреспондент вечерних новостей, - убит двумя выстрелами в голову бизнесмен, близкий к криминальным кругам... - Корреспондент взял паузу, а на экране показывали двоих неподвижных навсегда людей с какими-то растерянными выражениями лиц, - директор фирмы "Надежда" Никита Полуяхтенко вместе с женой, - еще одна пауза, - Надеждой".
Голев немедленно позвонил Вите Круглянко, но телефон не отвечал, и гудки будто становились длиннее раз от раза.
На похороны пришли вместе с Танькой. Голева смутила торжественная парадность мероприятия: гробы чуть ли не красного дерева, памятники мраморные, с инкрустациями, венки и роскошные букеты, среди которых совершенно затерялись простецкие голевские лилии.
Подошел Круглянко в черной кожаной куртке, в черных очках на носу. Вид у него был какой-то непривычный, почти бандитский.
- Ну вот, стало быть... - заметил Витя, глядя на гробы и облагороженные смертью лица начальников, - все там будем...
Играл живой оркестр, плечистые пацаны несли гробы привычно, как мебель, тут же было телевидение: Голев несколько раз с непривычки пугался черного, пустого взгляда видеокамеры.
2
Витя Круглянко сказал, что биржа закроется, оказывается, мертвый Полуяхтенко задолжал много денег, за что его и... (Витя изобразил из пальцев пистолет и достоверно приложил к виску). Так что все, чем обладали при жизни Полуяхтенко и его жена Надежда, пойдет в счет долга: и коттедж на берегу, и квартира, и новый "Мицубиси паджеро", и помещение офиса вместе с биржей. Сотрудники, то бишь Голев и уборщица, могут, к сожалению, считать себя свободными.
- Слушай, Вить, - аккуратно поинтересовался Голев, - а у него ведь ребенок...
Надежда как-то показывала ему фотографию тучной девочки с жертвенным взглядом и в бархатном синем платье. Девочка сидела на коленях у Деда Мороза, который больше походил на Санта-Клауса или, того пуще, Пер-Ноэля.
- Настюшка, - быстро подтвердил Круглянко и откашлялся. - Настюшку забрали Надины родители. В Ленинхрад.
Голев задумчиво возвращался из офиса, шел этой дорогой в последний раз и думал, что жизнь устроена вроде бы верно и в то же время так неправильно! В самом деле, вот жил человек Полуяхтенко, Никита Иванович. Он, возможно, был и не самым хорошим человеком, но ему, Голеву лично, он очень помог. И жена у него была - Надежда. Насколько чернявая, настолько и ревнивая. Они жили вместе, занимались любовью, пили вино и жарили шашлыки. У них родилась дочка. Настюшка.
А теперь - чпок, чпок, и все. Будто вино из бутылки вылилось и ушло в землю. Навсегда. На кладбище стоит мраморный памятник, совершенно не нужный Никите Полуяхтенко и Надежде в их теперешнем состоянии. А девочка Настюшка, толстощекая, как папа, - таких детей в школе всегда дразнят - будет жить сиротой. В Ленинхраде, который, кстати, теперь называется Санкт-Петербургом, впрочем, у Круглянки он все равно бы прозвучал как Санкт-Петербурх.
