Когда книга Вересаева вышла, то, судя по рецензиям, она не устраивала критиков, потому что не укладывалась в односторонние концепции пушкинского творчества. В отличие от схем, то была живая книга – о живом Пушкине. Вересаев создал редкостный эффект присутствия великой личности. А не повредит ли подобный эффект великой личности и надо ли нам с ней знакомиться столь непосредственно? Необходимо отметить, что сам Вересаев не без колебаний отвечал на подобный вопрос. Вернее, позиция у него была определенная, однако она предусматривала колебания во взгляде на Пушкина, раздвоение в представлениях о нем как о человеке и как о художнике, творце. «Подлинно великий человек с честью выдержит самые «интимные» сообщения о себе. А не выдержит, – и не надо»[9]. Книга же, в особенности теперь, когда мы знаем о Пушкине и его окружении еще больше, производит впечатление другое, удивительно цельное, хотя и не простое, но цельность и простота ведь не одно и то же! С течением времени становится видно все отчетливее, что так называемая «вся правда» о Пушкине только очищает, возвеличивает его облик. Главное – сам склад личности. Есть выдающиеся люди, общественный облик которых сохраняется лишь в ореоле «возвышающего обмана». Но к знаменитостям такого рода Пушкин не принадлежал. Его житейский облик, в отличие от Байрона, был не завышен, а занижен в глазах даже самого непосредственного окружения. Что уж говорить о «светской черни», если даже некоторые близкие друзья поэта открывают для себя Пушкина по-настоящему только после его смерти. С годами, по мере того как накапливались сведения, монтировался коллективный пушкинский портрет, высказывался о нем голос эпохи, выше становилась его чисто человеческая репутация. Конечно, есть личности, яркие личности, которым разоблачения или саморазоблачения могут принести непоправимый вред. Это люди в самом деле раздвоенные: занимаясь пустяками, они, как Наполеон в изображении Толстого, делают вид, будто решают задачи мировой важности. Пушкин, если уж на то пошло, садясь за карточный стол, не изображал из себя стратега или философа. Строй пушкинской личности замечателен тем, что невозможно запятнать такую личность – человека, который не затаил, а во всеуслышанье сказал, что бывает подчас «ничтожней всех ничтожных»… Стыдясь самого себя, Пушкин тем не менее «строк печальных» не смывает в своей памяти. «…В этой глупости несчастной у ваших ног я признаюсь», – способность сознаться в собственной глупости, когда совершена, соответственно, глупость, признать, что вел себя опрометчиво или легкомысленно, когда поведение было опрометчивым и легкомысленным, не смывать этих строк из памяти и вместе с тем твердо стоять в вопросах принципа и чести, одним словом, полнота самосознания – вот что отличает Пушкина и делает его совершенно неуязвимым для «разоблачений»[10].
Подбирая материалы, Вересаев, разумеется, проверял их достоверность. В то же время избранный им принцип таков, что проверка совершается сама собой, автоматически, свидетельства контролируют друг друга, происходит саморегуляция представлений о Пушкине. Ведь что нам важно? Представить, допустим, как Пушкин выглядел, какое впечатление производил на окружающих. И вот из всех свидетельств, собранных Вересаевым, сочувственных и неприязненных, дружеских и враждебных, а также, что по-своему важно, безразличных, индифферентных, мы получаем вполне объективный ответ: наружность была, как выразился один современник, «необещающая». Окажись мы на месте современника, то, скорее всего, внимания без подсказки на великого поэта не обратили бы. Так случилось с Тургеневым: «…Я столкнулся с человеком среднего роста, который, уже надев шинель и шляпу и прощаясь с хозяином, звучным голосом воскликнул: «Да! Да! Хороши наши министры! Нечего сказать!» – засмеялся и вышел. Я успел только разглядеть его белые зубы и живые, быстрые глаза. Каково же было мое горе, когда я узнал потом, что этот человек был Пушкин»… (Литературные и житейские воспоминания. Вечер у Плетнева, 1868). Тот же самый наблюдатель увидел бы в подобной ситуации гораздо больше, заставил бы себя увидеть, если бы оказался к ней подготовлен, если бы уже знал, что смотрит на Пушкина, как, например, это описано у Герцена, видевшего Пушкина в зале Благородного собрания, где говорили: «Вот он! Вот он!»
Увидеть – это еще не означает узнать: задача усложняется, когда мы знакомимся с миром поэта, входим туда различными путями, в сопровождении разных лиц, в том числе его самого. А мы уже убедились хотя бы на примере письма о мемуарах, что Пушкин очень часто ответ на поставленный вопрос дает, представляя всю картину своих размышлений, картину, в которой еще надо разобраться.
Как бы там ни было, пушкинский облик, внешний и внутренний, предстает перед нами, благодаря этой книге, с незаменимой непосредственностью.
А поэзия? Творчество? Таков был один из критических вопросов, обращенных в свое время к Вересаеву: где же в его книге Пушкин-поэт? Опять-таки разберемся. Во-первых, открывая любую книгу о Пушкине, мы уже подготовлены, мы знаем, что идет речь о творце, о поэте, и читаем каждую страницу сквозь «магический кристалл», через призму этого знания. Сейчас целые исследования выходят об отдаленных пушкинских родственниках, и мы не спрашиваем, как правило, зачем, собственно, это делается, потому что ясно: в общей картине любая деталь, любое лицо может сыграть свою дополняющую, проясняющую роль. А тут не «седьмая вода на киселе», тут сам Пушкин во множестве подробностей своего поведения и облика. Во-вторых, поэт присутствует в этой книге: ведь существенный материал, касающийся творческого процесса, Вересаев включил в свою хронику. Наконец, в-третьих, чрезмерная забота о том, достаточно ли «красиво» выглядит поэт в том или другом случае, служила, как ни странно, умалению пушкинского величия и значения. Выше уже было сказано: давняя тенденция видеть в Пушкине «прежде всего поэта», «преимущественно поэта», «только поэта» скрывала на самом деле недооценку и творчества, и личности Пушкина. Чем полнее представляем мы себе Пушкина, тем он становится величественнее и как поэт – книга Вересаева служит такому знанию.
Она – общедоступный источник обширных сведений о Пушкине. Прекрасное, поучительное и вдохновляющее чтение. Труд, достойный стать постоянным спутником собрания сочинений Пушкина наряду с такими книгами, как «Пушкин в воспоминаниях современников», «Пушкин и его окружение», «Друзья Пушкина», как исследования наших крупнейших пушкинистов: М. П. Алексеева, Д. Д. Благого, С. М. Бонди, В. В. Виноградова, Г. О. Винокура, Л. П. Гроссмана, Г. А. Гуковского, Н. В. Измайлова, Б. Л. Модзалевского, Б. В. Томашевского, Ю. Н. Тынянова, И. Л. Фейнберга, М. А. и Т. Г. Цявловских, П. Е. Щеголева, Д. П. Якубовича.
Первое издание книги Вересаева «Пушкин в жизни» появилось в 1926 г., последнее, подготовленное автором, в 1936-м. С тех пор, как говорится, книга стала библиографической редкостью. При попытках переиздать ее возникал вопрос, не имеет ли смысл вместе с тем переработать и прежде всего дополнить издание? Действительно, если для своего времени Вересаев владел материалом в достаточной полноте, то ныне мы уже знаем о Пушкине больше. И все же работа Вересаева выдержала проверку временем. Прежде всего, круг основных сведений о Пушкине при Вересаеве уже сложился и был ему доступен. Далее, книга Вересаева – это своеобразное создание, она подчинена авторской воле, и вторгаться в это создание со стороны нет оснований.
Общий объем хроники Вересаева около шестидесяти печатных листов, в последнем издании это составляло два тома. В данном случае решено было ограничиться одним томом и охватить важнейший, наиболее драматический период жизни и творчества Пушкина от возвращения из Михайловской ссылки до роковой дуэли. В этих пределах главы книги Вересаева воспроизводятся последовательно. Вместе с тем, поскольку наши представления о Пушкине действительно развиваются, текст дополнен вступительными заметками к каждому разделу и комментариями[11]; здесь учтены важнейшие достижения пушкинистики, проливающие в самом деле новый свет на события. К таким материалам относятся, прежде всего, переписка семьи Гончаровых, семьи Карамзиных, дневник Д. Ф. Фикельмон, изыскания, проведенные М. Яшиным и Э. Герштейн в придворных архивах, биография поэта, написанная Ю. М. Лотманом, и др. Все это появилось уже у нас на глазах и не могло быть известно Вересаеву. Из новооткрытых сведений здесь можно привести только самое основное, за подробностями читатель может обратиться к соответствующим изданиям, здесь, в свою очередь, указанным.
Выпуская эту книгу, издательство «Московский рабочий» надеется, что делает достойный подарок всем, кто с благоговением и любовью произносит имя Пушкина.
Д. М. Урнов, В. А. Сайтанов
