они для этого чересчур большие. Левым крылом я задеваю телевизор на стене. Пытаюсь немного подтянуть крыло к себе. Сначала я кажусь себе неповоротливой, а крылья представляются неуправляемыми, но очень быстро я начинаю осваиваться. На самом деле все проще, чем я думала. Гарри поднимает руку: кажется, хочет потрогать перья. Я встаю рядом с кроватью, чтобы он мог дотянуться. Лицо у него белее подушки.
— Ты выглядишь так, как будто встретил привидение, — пытаюсь пошутить я.
Но он даже не улыбается.
— Я и правда так подумал, — отвечает он. — Когда на тебя сзади падал свет из коридора… ты была очень похожа на ангела.
Я не могу удержаться от смеха.
— Что за глупости!
Но он совершенно серьезен. Некоторое время он молчит, переваривая случившееся. Гладит пальцами крылья.
— Где ты взяла их? — спрашивает он. — Зачем они тебе?
Я рассказываю о своем школьном проекте, о летательных машинах и о том, как разрезала на куски чучело лебедя. Добавляю, как сильно помог мне дедушка.
— Понимаешь, раньше он был ветеринаром, — объясняю я. — Поэтому хорошо умеет все резать и зашивать.
Я показываю Гарри, как с помощью движений пальцев можно управлять разными частями крыльев. Потом складываю их, скрестив руки на груди. Мы еще немного экспериментируем вместе и приходим к выводу, что, поворачивая руки, я могу двигать и другими частями крыльев. При обнаружении каждой новой детали лицо Гарри становится все живее.
— Никогда не видел ничего настолько классного, — говорит он.
Я не перестаю смеяться, глядя на выражение его лица, и от этого сбруя туже стягивает мне грудь.
Вдруг Гарри загадочно улыбается.
— Я кое-что придумал, — говорит он. — Ты сказала, что эта самочка-лебедь на озере повторяла все твои движения?
— Да. Когда я бежала, она тоже неслась изо всех сил; когда я останавливалась, она…
— Значит, она точно повторяла все, что ты делала?
Я киваю.
— Куда ты клонишь?
Улыбка у него становится шире, растягивает щеки.
— Может, тебе стоит побежать с ней наперегонки в этих крыльях?
— Что?
— А если кто-то из нас найдет описание, что лебеди делают с крыльями, чтобы взлететь, какими перьями двигают, ну вот это все… и тогда с помощью твоей модели ты покажешь ей, как это делается.
— Но зачем?
— Ну… если она повторяет все твои движения, то может повторить и эти. Тогда ты покажешь ей, как нужно взлетать.
Я смотрю на Гарри с открытым ртом.
— Это безумие.
Он смеется:
— Может быть. А ты вообще сможешь бежать с этой штуковиной?
Я складываю крылья.
— Они довольно громоздкие, — отвечаю я. — И я в жизни не запомню, как нужно двигать крыльями во время бега.
— А если я пойду с тобой и буду выкрикивать тебе, что нужно делать?
Вот теперь я начинаю слушать внимательно. Не свожу с него глаз, пытаюсь понять, насколько серьезно он это говорит.
— Ты можешь пойти со мной?
Гарри медленно кивает.
— А как быть с твоим лечением, с химией? Я думала, ты не хочешь выходить на улицу.
Он продолжает смотреть на меня; от света, падающего через окно, его кожа становится золотистой.
— Если я не пойду сейчас, то неизвестно, когда смогу в следующий раз. Меня уже достало все время соблюдать осторожность!
От этих слов все, что я хотела ему сказать, сразу кажется неважным. А Гарри все говорит, мягко, но настойчиво:
— Мы можем даже не говорить об этом в больнице. Пойдем ночью.
Я поднимаю руку и наконец останавливаю его. Мне не хочется говорить ему это, но я должна:
— Я не буду выкрадывать тебя отсюда. Я серьезно влипну.
— Да ничего страшного, ночью здесь никогда ничего не происходит, я бы знал; все равно я почти не сплю.
Его голос слегка сбивается, когда он это произносит, но взгляда он все-таки не отводит. Он говорит очень серьезно, теперь я это вижу. Но я понятия не имею почему. Пытаюсь представить себе картину: мы с Гарри вдвоем на озере, в темноте. Вокруг никого, только лебедь. Но в моем воображении Гарри сразу возникает здоровым и сильным, он уверенно ведет меня по тропинке, взяв за руку. В моем воображении он не болен.
— И тебе не страшно? — спрашиваю я.
Он задумчиво качает головой.
— Конечно, страшно.
— Зачем тогда это делать?
Я хочу понять, почему он передумал, почему хочет пойти со мной к озеру.
— Вчера я говорил со своим врачом, — объясняет он. — Как только для меня найдут подходящий костный мозг, меня поместят в изолятор. И тогда я, наверное, не смогу видеться с тобой и выходить, и кто знает, когда вообще оттуда выберусь. Поэтому…
Я киваю, потому что все поняла.
— Поэтому ты хочешь выйти, пока есть такая возможность.
— Хочу сходить туда с тобой.
Я сажусь к нему на кровать. Он сейчас выглядит испуганным и очень юным и совсем не похож на того Гарри, которого я знала до сих пор. Его рука лежит на одеяле рядом с моей. Мне достаточно сделать одно движение, чтобы коснуться ее.
— Я подумаю, — говорю я.
Он коротко кивает и поворачивается к окну. Некоторое время я жду, не скажет ли он еще что-нибудь. Потом встаю с кровати и начинаю снимать крылья. Зубами расстегиваю липучки на руках. Гарри подается вперед и помогает, насколько хватает его сил.
— Это сработает, — шепчет он. — Знаю, что сработает. Она будет за тобой повторять.
— Откуда ты знаешь?
Он пожимает плечами:
— Просто чувствую.
Я улыбаюсь. Точно так сказал бы и папа. Гарри придерживает крылья, пока я вылезаю из обвязки. Я поворачиваюсь лицом к кровати, чтобы сложить их и запаковать. Мне хочется погладить руку Гарри и узнать, насколько я ему нравлюсь. Но я просто забираю у него крылья и делаю несколько шагов к двери.
— Уверен, твоему папе они очень понравятся, — говорит он.
Гарри снова смотрит мне прямо в глаза. И сейчас больше всего на свете я хочу попросить его пойти со мной туда, на озеро. И вообще много всего хочу ему сказать. Но вместо этого я просто киваю, улыбаюсь и говорю:
— Продолжай наблюдать за ней.
Я иду к папиному отделению и всю дорогу думаю о том, что предложил Гарри: может ли это сработать? Если я заставлю свою летательную модель двигаться, как настоящие крылья, будет ли лебедь повторять за мной эти движения? Смогу ли я научить ее взлетать? Это звучит совсем безумно, может, даже и пробовать не стоит. Но Гарри сказал, что пойдет со мной и посмотрит на лебедя. Ведь это именно
