обнимает его за плечи. Интересно, что чувствует человек, которого так целуют и который сам так целует кого-то… Когда вся страсть от другого передается тебе через этот поцелуй.
Я заставляю себя отвернуться, по краю обхожу площадку. Мне не хочется идти домой; не хочется сидеть там с мамой и волноваться из-за папы. Я не поднимаю голову до тех пор, пока не оказываюсь на футбольном поле. А там пускаюсь бегом.
Пробегаю мимо крикетного поля. Не так-то просто двигаться быстро, если рядом нет лебедя. Я пытаюсь смотреть только на землю у себя под ногами, на мелькающую под подошвами зеленую траву. Прибавляю еще скорости и пытаюсь представить, каково это — бежать с лебедиными крыльями за спиной.
Я делаю большой круг вокруг футбольного поля и вскоре оказываюсь в том же месте, откуда начинала. Выгибаю спину и глубоко дышу. Даже облака сегодня похожи на крылья: большие, пушистые, светло-серые крылья. Подходя обратно к калитке, я замечаю кучку ребят на детской площадке; сгрудившись, они сидят на вершине деревянного замка. Там Джек, Рав и несколько девочек. А вон и Кроуви. Я ощущаю, как кровь приливает к щекам, и чувствую себя ужасно глупо. Провожу рукой по лицу, стираю пот. Кроуви, конечно, ужасно красивый, даже сейчас, когда его шикарные волосы спрятаны под капюшоном.
Я пытаюсь незаметно проскочить мимо них, но меня окликает Джек:
— Что ты тут делаешь?
— Я просто бегала.
Я внимательно смотрю на него. Он вроде не злится: наверное, не сообразил, что я видела его с Лорой при входе в парк. А может, ему просто все равно. Он обнимает Лору за талию и широко улыбается. Мне хочется кричать, оттого что он такой расслабленный и счастливый. Кажется, это просто неправильно, ведь папа так тяжело болен. Я пинаю ботинком опилки, и они летят к стене замка.
— Когда ты пойдешь домой? — спрашиваю я. — Скоро стемнеет; ты ведь знаешь, мама будет волноваться.
Джек хмурится, и я жду, что сейчас он скажет мне какую-нибудь гадость; я смотрю ему прямо в глаза, и он сдерживается. Потом слегка кивает, поворачивается к Лоре и что-то ей говорит. Кроуви перебирается по стене замка поближе ко мне.
— Мы видели, как ты бегала, — кричит он мне сверху. — Ты гоняешь очень быстро.
Я еще больше краснею. Он замечает это и смеется.
— Приходи играть с нами в футбол почаще, — говорит он.
Джек наклоняется и хлопает его по руке. Кроуви снова смеется и переползает по стене обратно, к девушке, которую я не узнаю. Джек съезжает вниз по шесту и подходит ко мне.
— Ну что, довольна? — спрашивает он сквозь зубы. Он оборачивается, чтобы попрощаться с друзьями, а я уже иду мимо качелей к выходу.
— Удачи вашему папе! — кричит Лора ему вслед.
— Спасибо!
Джек говорит это таким мягким и высоким голосом, что я его даже не узнаю. Но когда он догоняет меня, его губы уже крепко сжаты, как будто он борется с каким-то внутренним переживанием, не хочет, чтобы оно вышло наружу. Обогнав меня, он решительно направляется к дому.
Сплю я очень плохо. Всю ночь мне снятся лебеди, снится, что папа летит вместе с ними, раскинув руки, словно маленькие, слабые крылья.
Утром я прихожу в спальню родителей. Мама еще спит, одна на их огромной кровати. Но когда я забираюсь к ней, она просыпается.
— Не хочу идти сегодня в школу, — говорю я. — Я буду думать только о папиной операции и не смогу сосредоточиться.
Мама очень глубоко вздыхает и крепко обнимает меня.
— Но это в последний раз, — разрешает она.
Тогда я иду на кухню и делаю тосты. Приходит Джек, садится за кухонный стол и смотрит в окно.
— Малиновка, — говорит он, — в папиной кормушке.
Я подхожу к окну, чтобы рассмотреть получше; птичка не улетает. К ней присоединяется маленькая круглая черная синица и тоже начинает клевать зернышки. Я подхожу совсем близко к стеклу. Синица смотрит на меня своими маленькими черными глазками, а потом отворачивается и продолжает есть. Может, дело во мне? Вдруг у меня есть какая-то особая власть над птицами, поэтому они так странно ведут себя со мной? Опершись о подоконник, я пристально смотрю на синичку, жду, чтобы она снова повернулась ко мне, как мой лебедь. Прижимаюсь носом к стеклу.
— Ты их напугаешь, — говорит Джек.
Не обращая на него внимания, я продолжаю наблюдать за птицами. Смотрю на них так долго, что у меня немеет кончик носа. А птички просто клюют зерна. Малиновка даже не смотрит на меня, ни разу не обернулась. Сдавшись, я прислоняюсь лбом к стеклу. И тогда птицы улетают.
— Я же говорил, — замечает Джек. Он со скрипом отодвигает стул и идет готовить себе завтрак.
Три часа до папиной операции.
Два часа.
Время тянется так медленно.
Я не могу сосредоточиться на домашнем задании, не могу даже написать комментарии про мою летательную модель. В конце концов я сажусь на диван, прижимаюсь к маме, и мы вместе смотрим какие-то жуткие дневные передачи по телику. Я то и дело перевожу взгляд на фотографию на стене: там мы вчетвером в прошлое Рождество. У папы на голове шапочка Санта-Клауса, и, кажется, он выпил многовато джина с тоником. Мы все выглядим такими счастливыми. Когда начинается третье ток-шоу подряд, я уже жалею, что не поехала в школу. Единственное приятное событие за день — сообщение от Гарри о том, что он узнал кое-что о полете птиц.
«Есть! Я нашел точное описание того, как летают лебеди. Теперь мне можно пойти на озеро?;)»
Телефон звонит только после обеда. Мама довольно надолго уходит из гостиной, а когда возвращается, выглядит очень усталой.
— Папину операцию продлили, — говорит она. — У хирургов возникли какие-то проблемы с заменой клапана. Нам сообщат, когда появится дополнительная информация.
— Поехали подождем у дедушки, — предлагаю я. — Оттуда гораздо ближе ехать, если вдруг…
Мама останавливает меня кивком головы.
— Захватим Джека по дороге. Все равно уроки уже почти закончились.
Мама советует мне взять с собой домашние задания, поэтому я прихватываю свою летательную модель. Усевшись на заднее сиденье, я прижимаю ее к себе, как огромного плюшевого мишку. Джек ждет нас перед школьными воротами с телефоном в руке.
У меня внутри все сжимается, пока мы едем через город, а потом по кольцевой. Я приоткрываю окно, совсем чуть-чуть, и мне в лицо дует
