Ну что, спросила Машка, добром пойдешь? Или начинать плакать, что ты меня не любишь?
Я подумал, взвесил возможные варианты и решил, что бывают в жизни ситуации, когда высшая доблесть и высшее мужество состоят в том, чтобы сложить оружие и сдаться на милость победителя. В конце концов, Машка — слабая женщина, с двадцатью восемью годами стажа. Такой противник мне не по зубам. Короче, я благоразумно проявил высшее мужество и даже совершенно добровольно сменил спортивный костюм на что-то другое, при ближайшем рассмотрении тоже оказавшееся спортивным костюмом, но всё же... Любимая жена оглядела меня внимательно, сказала, что главное — это не победа, а участие, и почему-то погладила по голове. Я посоветовал ей на себя посмотреть, что она и делала следующие полчаса, причем с огромным удовольствием.
Потом с большим трудом оторвалась от зеркала и нежным голосом спросила, долго ли я буду ее задерживать.
А я, идиот, ее размножаю, вместо того чтобы прибить...
Фильм меня очень порадовал. Я всегда радуюсь, когда сбываются мои самые худшие опасения. Опять про маньяков и опять про раздвоение личности.
Мало мне Ленки, можно подумать. Я пытаюсь ей объяснить, что она играет в лучшем случае с огнем. Ведь вся эта ее несчастная любовь как раз и есть следствие внутреннего раскола. А она его всеми силами углубляет. Ей кажется, что можно всю боль и тоску оставить той, второй, а самой жить себе спокойно, пусть половину времени, но спокойно.
Утешает меня только одно: я никогда не слышал о том, чтобы кто-нибудь добивался раздвоения личности сознательно, в здравом уме и трезвой памяти. Но утешение слабое: я точно так же никогда не слышал о том, что можно вытащить из клетки хромосомы и вставить другие, — а она это каждый день делает. Тем более что она так часто упоминает свой здравый ум, что меня это начинает настораживать.
Так что не зря сходили. Не так уж часто выпадает счастливый шанс сказать вслух: ну вот, я так и знал. То есть шанс сказать выпадает часто, чаще чем хотелось бы, а вот не получить за это подушкой по башке — вот это да, такого я и не припомню. Вообще, все эти ужасы не пугают, а мне хотелось бы испугаться. Испугаться, забыться, представить себя на месте несчастной жертвы или на месте несчастного палача, еще неизвестно, что страшнее представлять. Быть, конечно же, страшнее жертвой, а вот представлять себя страшнее маньяком. Хотя этот маньяк, в кино, очень даже неплохо устроился. Может, Ленка и права, раздвоение личности — прекрасный выход из сложной ситуации. Ходишь себе, улыбаешься, глаза честные, на сердце птички поют...
* * *
Ты что, действительно не понимаешь, почему мы так любим смотреть фильмы ужасов? Потому что громкие вопли заглушают голос бездны. Тихий, едва различимый днем и только ночью чуть более внятный. Он говорит на каком-то никому не известном языке, а мы наполняем его бормотание своим смыслом. Зажимать уши руками бессмысленно — в наступившей тишине он крепнет и обрастает назойливой мелодией. Лучше всего посмотреть фильм ужасов. Хоть на время будет не так страшно.
Вот тебе что шепчет бездна? Что внезапно дождь, а ты без зонтика?
Хотя черт тебя знает, может, тебе бездна колыбельные песенки поет. Видно все-таки, что вы с Юлькой родственники. Такая же беспечность.
Так не бывает, чтобы человек не боялся, не ври мне.
Значит, ты к своей бездне просто боишься близко подойти. И телефон у тебя звонит каждые пять минут, это для чего, как ты думаешь?
То-то и оно...
* * *
Вот ты мне про все это взаимопонимание не говори, пожалуйста. А то я за себя не ручаюсь.
Конечно, с полуслова, с полувзгляда, с полувздоха. А мы с ним знаешь как разошлись?
Он мне вечером сказал, что возвращается в Калифорнию, а я навсегда останусь в его сердце прекрасным воспоминанием.
Да, так и сказал. Ты что, думаешь, что я бы такое специально сочинила?
И что мысли обо мне всегда будут наполнять его душу нежностью, а тело томлением.
Дословно, конечно. Если б я такое могла придумать, я бы романы писала, а не клонировала. Разве ж я решилась бы такой талантище закопать?
Да брось ты, можно подумать, что кто-нибудь кого-нибудь когда-нибудь разлюбил за глупость. И потом, с чего ты взял, что я его люблю? Это не любовь, это абстинентный синдром.
Так о чем я? Ты меня все время сбиваешь, а я потом не помню, о чем говорила.
А, ну да. Я ушла домой, чтобы не мешать его душе наполняться нежностью при мысли обо мне. Напилась, впервые за всю жизнь напилась. Ну я ж тебе говорю, мне нельзя пить, руки дрожать будут. Хотя, знаешь, они и так дрожат, может, и правда глупость это всё. Вот я берегу глазки, ручки, головку, а в один прекрасный день — бац, и ослепну.
Мало ли от чего. От сотрясения мозга. Если достаточно долго биться головой об стену, то может быть сотрясение мозга. Даже если стена метафорическая. Да и мозги, если честно, тоже.
Короче, я напилась водкой. Даже не закусывала. Гадость, конечно, но зато отвлекает от глупых мыслей. А мыслей у меня, сам понимаешь, — полная голова. Я ж креативная до умопомрачения, если б я не была такой креативной, меня бы в Эдинбург не послали. Надо было на втором курсе не микрохирургию ядра учить, а на лоботомию записаться. Может, тогда и обошлось бы. Хотя вряд ли, конечно.
Ну что ж я всё никак не дорасскажу, просто мучение какое-то.
Просыпаюсь среди ночи от собственного крика. И понимаю, что сижу в постели и ору его имя. И тут вдруг чувствую, что он меня слышит. Изнанкой кожи чувствую, не знаю, как это объяснить. Ну, у меня, значит, покой по всему телу разливается — ясно ведь, что теперь-то всё хорошо будет. Если за три километра ночью человек
