хотя бы вспомни меня.
О господи, отвечает, ну ты сам не понимаешь, о чем просишь. Ведь только хуже будет, хотя куда уж хуже. Ну хорошо, ладно, заходи, действительно холодно, надо что-нибудь выпить. Не страшно, как-нибудь переживу, ночи сейчас короткие, всего пять часов до рассвета, а там уйду куда глаза глядят, вот честное слово, возьму и уйду. Не из-за него, нет, просто последняя капля. Я-то думал, что знаю об огне всё, а оно вон как получилось.
* * *
«Никогда» вгрызается в горло тупой бритвой. Скрипит ржаво, перепиливая трахею.
Мне снится «никогда».
Я вижу «никогда» на каждом экране телевизора.
Я слышу «никогда», стоит мне лишь включить радио.
«Никогда» дразнится, показывая язык, смеётся, тычет пальцем.
Я говорю себе: ну вот и хорошо, нечего ждать.
Я говорю себе: ну вот и ладно, вздохни, забудь.
Я говорю: а может, еще когда-нибудь.
«Никогда» перестает подпрыгивать, усаживается в уголок, грустно улыбается и качает головой: нет, никогда. А если и да, если и встретишь, то в какой-нибудь другой жизни. И придется руки прятать, чтобы не прикоснуться невзначай, и глаза опускать, чтобы не глянуть в глаза, и говорить, говорить без умолку, чтобы не закричать...
На вдохе еще ничего, на вдохе не так больно, а вот на выдохе… На выдохе текут слезы, и ничем их не остановить.
* * *
...Здравствуй, Юленька.
У нас, как обычно, куча новостей, но все они мелкие и разве что нам самим интересные.
У меня всё путём. Анализы в порядке. Это значит: мальчик. Если бы девочка, твой любимый кузен выгнал бы меня из дома в ночь. В данный момент он читает это письмо из-за моего плеча и спрашивает: почему в ночь? Отвечаю — ибо это единственный способ довести информацию до его глупой башки: ПОТОМУ ЧТО ТЫ СЛИШКОМ ПОЗДНО ПРИХОДИШЬ ДОМОЙ, ВОТ ПОЧЕМУ!!!
Всё, я его смутила, и он гордо ушел, бормоча себе под нос, что ничего, вот родится у него сын, они нам тогда покажут. Я даже чуть не бросилась вдогонку выяснять, что именно они покажут и не мог бы драгоценный супруг показать половину обещанного прямо сейчас. А то он мне уже месяц ничего не показывает — у меня сразу схватки начинаются. Как ты думаешь, это уже Эдипов комплекс?
«Глаза б мои тебя не видели», — сказал Эдипу сын.
Сама придумала, только что. А супругу драгоценному не покажу. Он на все мои шутки говорит: не переживай, Маха, вот родишь — опять поумнеешь.
Ты не знаешь случайно, можно сделать операцию по изменению пола еще до рождения? Вот бы я Мишке отомстила за все его издевательства!
Целую тебя, пойду молоко пить и грустить о нелегкой женской доле...
* * *
Ты понимаешь, это такая боль, ее просто невозможно вынести. Нет, я знаю, объективно — глупость, смешно даже говорить. Ну боже мой, конь унес любимого, я вас умоляю. Я понимаю, бывает настоящее горе. Ну, там, ребенок умирает у тебя на руках. Или ты, наоборот, на глазах ребенка умираешь и сделать ничего не можешь. Понимаешь, что надо жить, обязательно надо, но не можешь. Сердце, например, разорвалось. Или змея укусила. Ну мало ли.
Что? Нет, у меня нет детей. Сестричка есть, маленькая совсем. Ну да, можно сказать, что дочка. Она со мной живет.
Мама? Да какая разница, при чем тут мама? Неважно.
Конечно, думала, как же тут не думать. Несколько таблеток — и всё, и никакой боли. Меня неизвестность после смерти не волнует. Ну что там такого ужасного может быть? Хуже точно не будет. Куда хуже-то?
Я? Нет, я не верю. О чем ты говоришь, если я, не дай бог, в него поверю, я ж работать не смогу. Ты вообще представляешь, чем я занимаюсь? Вот покажи мне такое божество, которому это до лампочки, и я уверую в ту же секунду.
Говорю ж тебе, я даже не пью, потому что это работе мешает, а ты говоришь: Бог...
Ладно, господь с ним, с Богом. Ты мне другое скажи. Что ты про таблетки думаешь?
Да ну тебя с твоими шутками. Я про антидепрессанты говорю.
* * *
страсть и нежность
лезвием по коже
пальцы сводит желанием
нажать посильнее
оставить след
но нежность не дает
и остается только белая полоска
которая вскоре покраснеет
а потом и вовсе исчезнет
прежде чем влюбиться
научись проводить лезвием по коже
не оставляя следов
* * *
Я знаешь какую штуку придумала? Я придумала гениальную штуку. Вот ты мне в прошлый раз про субличности рассказывал, вот после этого я и придумала эту самую гениальную штуку. Берем, значит, одну субличность.
Кого как зовут? Ее как зовут?
Неважно, назову ее «моя бедная девочка».
Ну вот, одеваем ее в траурный черный свитер и нестираные джинсы.
Если ты меня будешь каждую минуту прерывать, так я никогда не закончу. Нестираные — потому что у меня все джинсы нестираные. У меня жизнь кончена, я не могу привычки менять.
Дальше запираем ее в подвал вместе с остальными чудовищами, и пусть там рыдает.
Жалко? Да, жалко. Мне вообще всех жалко. Убила бы из жалости, честное слово. И себя в первую очередь.
Так что пусть сидит там, в подвале, а когда мне ее совсем жалко станет, я ее убью. Сама породила — сама и убью. Хоть отдышусь за это время. А то нельзя же так, я уже работать не могу, вчера
