рассказать мне оставшиеся истории, и я согласилась.
– Надеюсь, эти глупые истории никак не повлияли на твои оценки в Сомервилле?
– Мам. – Я делаю паузу. Хочу, чтобы мои слова прозвучали серьезно. Хочу, чтобы у них был какой-то вес. И хочу, чтобы она поняла: несмотря на то, что я первая назвала эти истории глупыми, больше я их таковыми не считаю. Они изменили меня. И пусть я еще не знаю, каким образом, но я хочу донести это до мамы, чтобы она не беспокоилась за меня.
Она терпеливо ждет моего ответа. Не зная, с чего начать, я просто говорю:
– Они не глупые.
Мама кивает, встает со стула и начинает протирать столешницу.
– Сначала я тоже так думала. Но в его рассказах есть что-то особенное, мам. Как будто ответы, но без ответов.
– Ты же понимаешь, что в этом мало смысла, моя дорогая Маргарет Луиза Девоншир?
– Это только звучит так, будто в этом нет смысла. – Я ставлю чашку на стол и начинаю копаться в сумке в поисках заветного блокнота. – Смотри. Здесь записаны все истории. Зачем таком человеку, как мистер Льюис, проводить со мной столько времени, если в этом нет никакого смысла? Будь эти истории и вправду глупыми, он бы не стал этим заниматься.
Мама берет из моих рук блокнот, наугад раскрывает его, прямо посередине, читает несколько строк и молча смотрит на исписанные мною страницы, как будто хочет что-то сказать, но тут ее прерывает голос Джорджа. Он зовет нас, и уже через несколько секунд мы стоим у его постели. Я сажусь рядом с ним, а мама остается стоять у изножья кровати. Она так и пришла в его комнату с моей записной книжкой, явно намереваясь продолжить беседу.
– Ты сама написала все это? – Ее слова звучат скорее утвердительно, чем вопросительною.
– Скорее, записала по памяти то, что он рассказывал. Мы с мистером Льюисом обычно гуляем и пьем чай, и я не могу писать в это время, так что некоторые детали могут быть не самыми точными, но все это правда.
– Зачем таком человеку, как мистер Льюис, вообще рассказывать тебе про что-то вроде… – она проводит пальцем по строчкам, – истории ужасного мальчишки, который издевался над ним в школе?
Джордж следит за развитием нашего диалога и разражается звонким смехом.
– Может, затем, что Эдмунд именно так и ведет себя по отношению к Люси, когда та рассказывает ему про Нарнию? Может, из мальчика, который травил мистера Льюиса, и получился Эдмунд?
Мы обе удивленно поднимаем брови. Мама подходит к изголовью, наклоняется к Джорджу и целует его в лоб.
– Ты мой умница.
– Никогда не думала об этом в таком ключе, – я качаю головой, глядя на Джорджа.
Он приподнимается и садится на край кровати.
– Он рассказал тебе еще что-нибудь сегодня, когда ты ездила в Оксфорд?
– О да. Но, боюсь, это последние истории. Давай оставим хоть одну до Рождества.
– Мы этого не знаем! Очень может быть, что он поведает что-то еще. – Голос Джорджа вдруг начинает напоминать голос самого мистера Льюиса. – А теперь рассказывай.
Мэгс поудобнее устроилась на стуле и открыла свою черную записную книжку, которую Джордж уже успел полюбить всем сердцем. На ее страницах рассказывается о человеке, превратившем все, чем он был и чем является сейчас, в волшебную историю о Питере, Сьюзен, Эдмунде и Люси.
Мама ушла мыть посуду, и Мэгс начинает рассказ.
– Теперь мы переносимся во времена Второй Мировой войны. Между двумя войнами прошло чуть более двадцати лет. А это значит, что люди, воевавшие в Первой Мировой, могли пойти и на следующую войну, и в ней же могли воевать их сыновья, братья и племянники.
Она делает паузу; они с братом обмениваются понимающими взглядами. Да, сейчас они находятся на собственном поле боя.
– Мистер Льюис рассказал мне, что у Уорни было такое ощущение, будто после Первой Мировой он спал и видел цветные сны, а потом война призвала его обратно.
– И ему пришлось вернуться? – Спрашивает Джордж.
Мэгс кивает.
– Но, как ты уже знаешь, он пришел с войны невредимым. Сейчас я расскажу тебе, как все было.
Подвинувшись в кровати так, чтобы сестра могла забраться к нему и сесть рядышком, Джордж приготовился внимательно слушать. Мэгс придвигается вплотную к нему, и он кладет голову ей на плечо.
– Однажды в платяном шкафу, не так давно…
– И неподалеку отсюда… – произносит мальчик уже ставшую привычной фразу.
– Во время войны существовала государственная программа под названием «Гамельнский Крысолов». В 1939 нацисты одну за другой завоевывали страны Европы. Но Великобритания выстояла, не дав нацистам шанса завладеть всеми территориями целой части света. После того как Джек выпустился из университета и какое-то время проработал репетитором по философии, его наконец наняли на работу в Магдален-колледж, где он преподает до сих пор. На тот момент они с Уорни жили в Килнсе уже десять лет.
Она отрывает взгляд от страниц записной книжки, обращаясь к собственной памяти, и как будто только теперь у нее по-настоящему получается рассказывать историю. Мягким голосом она продолжает повествование.
– На оживленных лондонских улицах день и ночь люди шептались об угрозе бомбардировок. Листовки с объявлениями об «эвакуации женщин и детей» были везде: они торчали из портфелей школьников и висели на сопротивляющихся ветру фонарных столбах.
Война была неизбежна, и в Лондоне больше нельзя было чувствовать себя в безопасности. Вокруг города были вырыты траншеи, под окнами и дверями – разбросаны мешки с песком, а стекла переклеили скотчем, чтобы не разлетелись на мелкие осколки в случае чего. Что в такой ситуации должна делать мать? А отец? Как им обезопасить своих детей?
В сентябре 1939-го правительство объявило о начале операции «Гамельнский Крысолов». Разместили расписания поездов, родители начали собирать в дорогу своих детей, которые толпились в школах с переполненными чемоданами в руках. Чтобы защитить детей от бомбежки, родители отсылали их пожить к родственникам или даже к незнакомым людям в другие города.
Каждому родителю был выдан список вещей, необходимых ребенку в путешествии: противогаз, сменное белье, легкая обувь, чулки и носки, расчески и тому подобные вещи. На багаже должно быть имя ребенка, у каждого должно быть теплое пальто, потому что никто не знает, на сколько им придется уехать.
Некоторых детей отправляли почти без вещей. У их семей не было денег или времени, чтобы собрать необходимое.
Подписывали не только багаж. У каждого ребенка была бирка с именем, как будто они сами были багажом, который мог
