альтер эго, если угодно, стоял в сарае на даче. Ради него продал квартиру, дачу, купил этот амбар, перевез его сюда. Морока была, не пропускали гаишники. Камин соорудил, хорошо дымоход был, опять же больше для него, вот так…
Елена подошла к конному рыцарю и долго разглядывала его со всех сторон.
– А где взяли, купили или подарок?
– Где-где? Где ты взяла рисунки Модильяни? Достался от хороших людей. Der Oberbürgermeister einer der preußischen Städte gab – бургомистр одного из прусских городков подарил. Я делал картину в его городе, а потом снял ролик о вотчине барона, весьма потрафил ему. Вот, отблагодарил от своих щедрот. Пытался объяснить ему, что негде держать это чудо, не поверил. «Не может быть, – сказал, – такого не может быть. У вас замок на Яузе». Откуда-то он про Яузу знал. И про мой замок, которого отродясь не было. Дареный конь – он и есть дареный, да еще с рыцарем в придачу. Пришлось взять. Как-то в осеннюю ночь, уже здесь, я включил фонарь, вон тот, он на днях перегорел, и понял, что на коне, знаете, кто? Я. Я, и никто другой. Правда – несуразица в городской квартире? А моя жизнь, жизнь режиссера, разве суразна? Она несуразна априори. Вот я и решил: пусть торчит тут, как символ моей нелепости. Авось предостережет от совсем уж абсурдных поступков.
– Но ведь символ, дорогой мой, не абы кто, не кнехт какой – рыцарь! – с вызовом произнесла Кольгрима.
– И это верно, – вздохнул режиссер. – Каюсь.
– А как таможенники пропустили реликвию? – спросил Алексей.
– Да какая реликвия? В отличие от Лениных рисунков новодел. Барон сказал, что средневековые доспехи в музеях, да и в частных коллекциях уже не часто встретишь. А на эти документы были, пропустили груз вместе с моим реквизитом.
Елене казалось, что она идет через анфиладу помещений и пространств не меньше ста лет. Сначала она увидела Пушкина. Александр был взбешен. Он держал письмо, которое вынул из двойного конверта. Видимо, это была анонимка, погубившая его. Девушка догадалась, что Пушкин видит ее по тому, как он, закрыв глаза ладонями, замотал головой и глухо и зло бросил: «Скройся! Ты мне сейчас не нужна!» Потом она оказалась перед лежанкой государя Николая Павловича. Тот бредил и умолял кого-то не отдавать Севастополь врагу. Царь неожиданно устремил на красавицу тяжелый взгляд и жестко приказал: «Прочь! Не мешай мне удерживать Крым!» После этого Елена оказалась на берегу озера, в котором, как лебедь, плавала луна, и отражался белый замок. Несколько человек пытались удержать Людвига Баварского силой. Но монарх, на голову выше и в два раза толще каждого из них, не давался в руки и в бешенстве восклицал: «Предатели! Изменники! Всех вас повесить! Ее, – он вдруг указал на Елену, – утопить в озере! А Баварию продать!» После этого Елена очутилась в «Ротонде», там она увидела мертвецки пьяного Модильяни. Художник поднял голову со стола, мутно глянул на нее, махнул рукой и простонал: «Проваливай! И без тебя тошно!» От того, что она никому была не нужна, Елену пронизала тоска.
Она вдруг очутилась в пустынном месте, был вечер – тихий, безоблачный, синий, не такой, как все. И не вечер еще, а ясное предвечерье, пронизанное предзакатным настроением… Кто-то взял Лену, как маленькую, за руку и повел куда-то по убитой дорожке вверх, в гору. Это была тетушка. Шли долго, молча, сосредоточенно. Кольгрима оступалась на камешках, чертыхалась, пыхтела, но шла упорно, точно надо было поспеть к определенному часу.
Дорожка незаметно превратилась в тропинку, по ней уже трудно было идти рядом, и тетушка пропустила Лену вперед, а сама пошла следом. Усталости, однако, не чувствовалось. Рододендроны, облака, мох, папоротник, еще что-то красивое накладывались, мешались, как краски на палитре, сменяли друг друга.
Лена вдруг вспомнила, как лет в шесть, может, в семь, она задала матери странный вопрос (по-настоящему он ее никогда не волновал, всё получалось как бы само собой): как делать карьеру. Мама ответила тогда: «Ступай за город. Когда закончится асфальт и пойдет свалка, а затем болота, тропинка поведет тебя по унылой местности в гору, всё выше и выше. И когда ты окажешься на высоте, с которой будет страшно глянуть вниз, тебе то и дело придется с этой тропинки сталкивать всех, кто идет тебе навстречу или обгоняет тебя. Не сбросишь ты, сбросят тебя. Вот это и есть карьера».
«Постой. А мама ли то была? Она никогда так не сказала бы! Тетушка? В шесть лет? Откуда она взялась в шесть лет?»
Внезапно оглушила мертвая тишина, какая настает перед грозой. Девушка огляделась. Кольгрима исчезла, но Елена отнеслась к этому спокойно, так как была уверена, что при опасности наставница всегда окажется рядом с ней. Но какой открылся вид! Неоглядные дали в сизоватом мареве, внизу зеленые луга и серебристая змейка реки под сине-золотым куполом небес, а на западе ослепительно белые верхушки далеких гор позолотил ярко-желтый, как куртка Модильяни, шар солнца. У Лены перехватило дыхание. Показалось вдруг, что эту красоту она видит в последний раз. И сразу тоска, как лед, легла на сердце – откуда только она взялась?
Подъем окончился, но что-то вело путницу вперед. Она не оглядывалась более. Тетушки позади нет – это она уже знала точно! «Но я под ее присмотром! На свете счастья нет, а есть покой и воля…»
А вот и ровное место. Можно передохнуть. Или это уже приют скиталицы? Площадка, чуть ли не над всем миром. Ровная, гладкая, вырубленная, как ступень в каменной горе, в форме подковы, нависшая над бездонной пропастью. Она опоясывала гору и исчезала за поворотом. Девушка с любопытством глянула вниз. Там, в страшной глубине был иной микроскопический мир, заманчивый, притягательный, но и такой отталкивающий, что она невольно отшатнулась от края. И тут с удивлением Лена увидела, что на площадке, во всю ее видимую длину стоит ряд столов на четыре, шесть, восемь, десять кувертов, с холодными закусками и горячительным напитками, обещающими при смешении создать нормальную температуру общения. Вместо кресел и стульев стояли вырубленные из камня сиденья, покрытые шкурами и меховыми накидками, которыми обычно устилают сиденья автомобилей. «Видимо, шкуры для господ, а накидки для дам», – подумала Елена. Один ряд каменных кресел, между каменной стеной и столом, шел с приличным зазором. Елене показалось, что сидеть на этих местах будет крайне неудобно, придется стоять. Зато другой ряд сидений по краю площадки, был впритык к столу, из-за чего трудно будет выбраться корпулентной
