Если мы скорбим по чему-то, это значит, что нам не все равно.
Пристальный взгляд Габриэля встречается с моим. Это семя сомнения – единственное отпущение грехов, которое я могу ему предложить: допустить мысль, что отчужденность Беатрис вызвана не ненавистью к нему, а чем-то абсолютно противоположным.
Внезапно между нами пробегает морская игуана, заставляя меня взвизгнуть и отпрянуть назад. Габриэль заливается смехом, а огромная ящерица тем временем с удивительной скоростью бросается в воду, несколько раз выныривает, прежде чем с головой погрузиться в океан.
– Почему я их боюсь, а они меня нет? – бормочу я.
– Они живут здесь дольше, чем люди, – отвечает Габриэль.
– Конечно, они ведь похожи на детенышей динозавров.
– Ты должна непременно увидеть сухопутных игуан на Сан-Кристобале. Они становятся бирюзово-красными на время брачных игр, за что мы называем их рождественскими игуанами. Таким образом они привлекают самок. – Затем Габриэль кивает в сторону воды. – Но морские игуаны – мои любимчики.
Я снова ложусь на песок и поднимаю глаза к небу, философски замечая:
– И почему я не удивлена?
– Прежде все игуаны были сухопутными. Те, что заселили эти острова, скорее всего, попали сюда случайно с Южноамериканского континента десятки миллионов лет назад. В то время здесь не было никакой растительности. Пропитание можно было добыть только в океане. Поэтому их тела начали медленно меняться, приспосабливаясь к жизни под водой. У морских игуан имеются специальные железы, расположенные в носовой полости, которые выводят из их организма лишнюю соль. Легкие таких игуан больше, чем у сухопутных, что позволяет им запасаться кислородом для более длительного пребывания под водой.
Габриэль приподнимается на локте и поворачивается ко мне. Очень медленно он проводит пальцем по моей шее.
– Эволюция – это компромисс, – мягко подытоживает он. – Человек смог заговорить благодаря тому, что его гортань опустилась в шею, а ротовая полость увеличилась, чтобы языку было где развернуться. Однако у этого процесса имелся побочный эффект. Путь до пищевода удлинился, и при этом стало важно, чтобы пища не попала в гортань. – Его большой палец ложится в мою яремную ямку и чувствует, как трепещет мой пульс. У меня словно застревает комок в горле. – Итак, в отличие от животных, мы теперь можем петь, говорить, кричать… но, в отличие от животных, мы легко можем задохнуться, если пища попадет не в ту трубку. – Габриэль, кажется, так же удивлен этим прикосновением к моей шее, как и я. – Прогресс невозможен без потерь.
Я откашливаюсь и быстро сажусь.
Он одергивает руку и тоже садится. Возникшее между нами напряжение вмиг спадает.
Прежде чем я успеваю осознать, что сейчас произошло, Габриэль вскакивает. К берегу приближается моторная лодка. Прикрыв глаза рукой, я вижу на ее борту мужчину в униформе цвета хаки и широкополой шляпе. Он сходит на берег и направляется к нам. Я прищуриваюсь и пытаюсь прочитать, что написано на нашивке у него на плече.
– Габриэль! – восклицает незнакомец. – Qué estás haciendo aquí? [53]
– Это Хавьер. – Голос Габриэля не дрожит, но я чувствую, как все его тело напряглось. – Он работает смотрителем парка.
Я вспоминаю слова Габриэля, произнесенные им у лагуны с пересмешниками: если на закрытой из-за ковида территории нас обнаружат смотрители парка, то выпишут штраф. А также замечание Беатрис о том, что в этом случае ее отец также может лишиться лицензии гида.
Габриэль обрушивает на Хавьера поток испанской речи. Я не понимаю, пытается он успокоить стража порядка или оправдаться перед ним.
Широко улыбнувшись, я прерываю своего спутника:
– Hola! Это моя вина. Я упросила Габриэля отвезти меня сюда…
Не знаю, говорит ли смотритель парка по-английски, но надеюсь, что моя болтовня поможет отвлечь его внимание от Габриэля. Похоже, мой план срабатывает, потому что взгляд Хавьера устремляется на меня.
– Ты, – говорит он. – Ты была на feria.
Я чувствую, как пот струится по моей спине. Обмен товарами противоречит местным законам? Смотрители парка отлавливают участвовавших в нем островитян или только туристов? Если я не смогу заплатить штраф, что тогда?
Мне известно, что на острове нет ни больницы, ни банкомата. Но, учитывая мое везение, тюрьма здесь наверняка имеется.
– Ты рисовала картинки, – продолжает Хавьер.
– Э-э-э, – мешкаю я. – Да.
Я чувствую, как взгляд Габриэля скользит по мне, словно кисть – по картине.
– Мой сын дал тебе guanábana, – говорит смотритель.
Малыш, подвергшийся нападкам местных хулиганов.
– У тебя есть талант, – продолжает Хавьер с легкой улыбкой на губах. – Но важнее то, что… в тебе есть доброта.
Я чувствую, как мои щеки вспыхивают от обоих комплиментов.
Хавьер вновь поворачивается к Габриэлю:
– Знаешь, Габриэль, если бы я увидел тебя здесь, мне пришлось бы доложить об этом. Но если бы я отвернулся, а ты в это время куда-то исчез, это можно было бы счесть простой игрой света, не так ли?
– Por supuesto [54], – бормочет Габриэль.
Он тянется за своей рубашкой, превратившейся в сухой и жесткий от соли комок, и натягивает ее на себя. Я хватаю брошенное нами снаряжение для подводного плавания и следую за Габриэлем к нашей лодке. Прибой мягко обволакивает мои лодыжки, пока Габриэль удерживает лодку в более-менее ровном положении, чтобы я смогла забраться внутрь. Потом он отталкивает лодку от берега, прыгает в нее и заводит двигатель.
Я молча наблюдаю за тем, как мы выбираемся из бухты и вновь лавируем между túneles, подпрыгивая на волнах.
– Почти попались, – наконец говорю я.
Габриэль пожимает плечами:
– Я знал, на что иду, когда повез тебя сюда.
– Тогда почему ты пошел на это? Он мог лишить тебя лицензии гида.
– Потому что это Исабела, – спокойно отвечает Габриэль. – И ты должна ее посмотреть.
На обратном пути в Пуэрто-Вильямиль мы не вспоминаем о том, что произошло за мгновение до появления Хавьера. Вместо этого я размышляю о полых костях птиц, о длинных шеях жирафов, о квакшах, способных менять свой окрас, о насекомых, маскирующихся под растения. Я думаю о женщинах, которых вытаскивают из их безопасных квартир на поиски приключений, о мужчинах, которые скрывают не меньше тайн, чем глубины океана, о приземляющихся в аэропортах самолетах.
Не только животные вынуждены приспосабливаться ради выживания.
Дорогой Финн!
Беатрис, девочка, о которой я тебе писала, как-то сказала, что прежде, чем на Галапагосах возникла современная почтовая служба, моряки складывали свои письма в бочку в Почтовом заливе острова Флореана. Другие китобои, прибывая на остров, отбирали письма, адресованные в их пункт назначения, и затем доставляли их адресатам. Письма могли лежать в бочке годами, но это был единственный для моряков способ общения
