в «Современнике» Амфитеатрова, а также и в ряде провинциальных газет.
Вам бы послать Амфитеатрову перевод рассказа, написанного Вами в эту зиму?
Выход второго тома еще поднимет интерес к первому, и — я уверен, что скоро Вы будете здесь.
Очень огорчен состоянием Вашего здоровья и настроением Вашим; если б мог — всячески постарался бы ускорить Ваш отъезд сюда.
М. б., мне это и удастся.
Кланяюсь Вашей семье, а Оксане — особо.
Будьте здоровы и — до свидания!
Очень устал, занят, сердит.
А у Вас до 87-й статьи дошли? Bene, bene! [2] Так, конечно, скорее полевеет Русь.
Да если еще с Китаем затеять драку — о!
В ожидании приятных событий — желаю Вам бодрости духа.
Апрель, после 15 [28], 1911, Капри.
У меня в душе, дорогой Константин Сергеевич, встреча с Вами оставила впечатление четкое, радостное и — успокаивающее: видя таких людей, как Вы, и веришь крепче в будущее родины и любишь ее горячей. Не примите слова сии за комплименты, — зачем мне комплименты Вам говорить? Да и знаю, что надоели они Вам в должной мере уже.
А красивую, живую душу Вашу — люблю нежно, и по отъезде Вашем мы с Марусей долго и много говорили про Вас, да и ныне все еще вспоминаем про Вас так, будто вчера видели Ваше лицо и слышали голос. Будьте здоровы, дорогой человек, будьте счастливы и делайте неустанно хорошее Ваше, всем нужное дело.
Вы — на Руси, мы — здесь, разными путями и приемами, но — все для родины будем жить и работать с радостью, с любовью. Ошибемся в чем — осудим друг друга, но — осудим, не теряя уважения друг ко другу, — так ведь?
Огорчен был уходом М. Г. Савицкой, которую хорошо помнил и всегда любовался скромностью и чистотой ее души; хотел было телеграфировать Вам, но — не нашел слов. Да и не умею, смущаюсь принимать участие в торжествах, смерть же есть акт торжественный, не меньше, чем рождение.
Хотите ставить «Встречу»? Пожалуйста, если находите, что стоит. Напишу еще одну штучку: в уездном городе Дремове жена податного инспектора с доктором на свидание пришла, а обыватели из этого спектакль устроили. Наблюдают, изучают и обмениваются ценными мыслями. А забрасываемая мелким хламом человечья любовь, может быть, единственная в жизни и единственно чистая — погибает в смехе и издевках.
Видите — старею, и становится мне дорого и близко маленькое: дети, этюды, весенняя трава и маленькие, лишние, всему как бы чужие мысли — и все другое, чему надобно расти и что вырастет хорошо!
Не отвечал столь долго, потому что ездил по Европам лишь на-днях вернулся на остров и тоже, как Вы, сижу пред Монбланом корреспонденции, не зная, за что взяться.
Поклонитесь хорошим людям и, конечно, прежде всех супруге и семье Вашей.
Будьте же здоровы! Обычно пишу: будьте бодры, верьте в жизнь и творческие силы человека, а Вам этого писать не надобно, и — это так хорошо, так радует!
Крепко жму руку Вашу, весело улыбаясь аж до ушей!
23 апреля [6 мая] 1911, Капри.
Спасибо, Михаил Михайлович, за доброе письмо, за хорошее Ваше отношение ко мне.
Книги — получил, они мне по недугу, благодарю! За третью часть «Кожемякина» — опасаюсь, языка не нахожу для нее пока. Рад, что Вы заметили Маркушу, это для меня почти символическое лицо. В третьей части тоже будет Маркуша, но уже на религиозной почве стоящий.
М[ария] Ф[едоровна] очень кланяется, тронута Вашим поздравлением и благодарит. Но — она сама напишет.
Только что воротился из поездки, оглушившей меня рядом тяжких впечатлений, очень устал, накопилась гора почты, спешу отозваться на Ваше милое письмо, но отзываюсь кратко.
«Совр[еменник]» скоро выправится, в него входят новые лица, а редактором беллетристического отдела будет в нем В. С. Миролюбов, бывший издатель «Журнала для всех», человек почтенный и в журнальном деле опытный.
Поддержите! Нет ли небольшого рассказа из старых, не переведенного еще на великорусское наречие?
Кланяюсь Вашей семье. Жму крепко руку Вашу.
528
В. М. ГРИГОРЬЕВОЙ и М. ЧЕРНЫШЕВОЙ
До 1 или 2 [14 или 15] мая 1911, Капри.
Милые девочки Валя и Маруся!
Очень благодарен вам за присланные песни, мне они и нужны — знакомят с тем, что от меня далеко, и поучительны для меня, [потому] что в них звучит душа народа, любимого мною.
Послать вам портреты сейчас — не могу, не имею, а ваших жду.
Песен — присылайте, чем больше, тем лучше, а я вам пришлю итальянские виды, открытки и т. д., что вам нужно.
Будьте здоровы обе, учитесь любить Русь. Старайтесь сделать себя хорошими женщинами.
Тон мой, м. б., слишком фамильярный, вы мне извините, мне ведь 43 года, а вы — еще милые девушки, не более.
До свидания!
А что переписываетесь со мною — об этом не говорите другим, а то возможны неприятности для вас, ибо я считаюсь человеком страшным, и вредным, и уж не знаю, чем еще!
Начало [середина] июля 1911, Капри.
Получил я твое письмо, Федор Иванович, и — задумался, сильно удивленный его простотой и краткостью.
Мне казалось, что в силу тех отношений, которые существовали между нами, ты давно бы должен написать мне, как сам ты относишься к тем диким глупостям, которые содеяны тобою, к великому стыду твоему и великой печали всех честных людей России.
И вот ты пишешь мне, но — ни слова о том, что не может, как ты знаешь, не может не мучить меня, что никогда не будет забыто тебе на Руси, будь ты хоть гений. Сволочь, которая обычно окружает тебя, конечно, отнесется иначе, она тебя будет оправдывать, чтобы приблизить к себе, но — твое ли это место в ее рядах?
Мне жалко тебя, Федор, но так как ты, видимо, не сознаешь дрянности совершенного тобою, не чувствуешь стыдя за себя — нам лучше не видаться, и ты не приезжай ко мне.
Письмо это между нами, конечно. Я не хочу вставать в ряду с теми, кто считает тебя холопом, я знаю — это неверно, — и
