холодный ветер. Мы сворачиваем на дедушкину улицу, и машина буксует, проезжая через лужу. Джек хватает свой рюкзак, я беру крылья, и все вместе мы входим в дом.
Дедушка варит кофе. Теперь мы все садимся на диван и смотрим дурацкий телевизор. Джек достает телефон и начинает строчить сообщения. Я тоже достаю свой, чтобы написать Гарри, но меня хватает только на «Папа все еще в операционной». Не знаю, что еще можно сказать. Подумав, я сохраняю сообщение, но не отправляю. Мамин телефон лежит на краю дивана. Он звонит примерно час спустя. Дедушка сразу же выключает телевизор, и мы все прислушиваемся к разговору. Повесив трубку, мама вздыхает.
— Они наконец поставили новый клапан, — говорит она. — Но должны продержать папу под пристальным наблюдением еще несколько часов. Меня просят приехать.
Я обнимаю ее за талию.
— Можно мне с тобой? Так хочется увидеть папу.
Мама гладит меня по волосам.
— Пока никого, кроме меня, к нему не пустят. Но я позвоню вам, как только появятся новости.
И она уезжает в больницу.
Джек поднимается в гостевую комнату, подальше от моих и дедушкиных ушей, чтобы спокойно поговорить по телефону. Я сажусь на ступеньках лестницы, чтобы подслушать, но он все равно не говорит ничего интересного, просто много раз повторяет «да», «конечно» и «позвоню тебе завтра». Готова поспорить, что он разговаривает с Лорой.
Я возвращаюсь в гостиную и подсаживаюсь к дедушке; он смотрит новости. Безработица выросла, а птичий грипп добрался до России. Дедушка смотрит в экран, но, кажется, не понимает, что там происходит. Наверное, теперь он чувствует себя ужасно оттого, что не остался тогда в больнице и не повидался с папой. Я достаю альбом и принимаюсь рисовать моего лебедя. А сверху рисую других лебедей в небе. Это остальная стая. У папы есть теория о том, как они добираются сюда каждый год. Он думает, они чувствуют некое притяжение к месту своего назначения, как будто их ведет в нужном направлении какой-то внутренний магнит. А еще, по словам папы, у всех лебедей-кликунов огромное сердце — для того, чтобы преодолевать такие длинные расстояния.
Я откладываю карандаш. Не хочу думать о сердце. Поэтому я отправляюсь в сарай и принимаюсь там копаться в куче дедушкиных старых вещей. Нахожу велосипеды, которые видела здесь в прошлый раз. Выкатываю один из них в проход. Он старый и скрипучий, с паутиной между спицами, но все еще в рабочем состоянии. Даже шины не до конца сдуты. Я пробую покататься по сараю, но это сложно: повсюду столы, коробки и всевозможное барахло. Проезжая мимо операционного стола, я замечаю, что чучела лебедя там уже нет. Значит, дедушка куда-то его убрал.
Через некоторое время звонит мама: она до сих пор не смогла увидеть папу.
— Возникла новая проблема, — говорит она. Ее голос звучит тихо и как бы издалека, словно она звонит нам из другой страны. — Папу снова подключили к аппаратам. Нужно еще раз все проверить.
— А можно мы приедем и будем ждать в больнице вместе с тобой? — спрашиваю я.
— В этом нет смысла. Даже когда папина операция закончится, он будет спать еще несколько часов. Вас к нему не пустят, и вы просто будете маяться от скуки.
Я думаю о Гарри, который ждет меня в своей палате, о лебеде на озере.
— Я не буду скучать.
Но мама не разрешает мне приехать:
— Ложись спать, я позвоню утром. Не волнуйся, все будет хорошо.
Но спать я не собираюсь. Как можно сейчас уснуть?! Мне хочется пробежать весь путь до больницы, чтобы вдохнуть в папу жизнь.
— На этот раз я сплю в гостевой комнате, — говорит Джек.
Дедушка смотрит ему вслед, не зная, сердиться или нет.
— Хочешь, отдам тебе свою кровать? — спрашивает он.
Я качаю головой. Мне неважно, где лежать: я все равно буду думать о папе. Дедушка выключает свет на первом этаже. Я лежу на спине и смотрю в темноту. Диванный подлокотник пахнет томатным супом, а в лопатку мне впивается пружина.
Повернувшись на бок, я смотрю на лебединые крылья на кухонном столе. На перья из окна падает лунный свет, отчего кажется, будто они светятся, как крылья на иллюстрациях в книжке со сказками Андерсена.
Над головой слышен скрип: дедушка и Джек ходят наверху. До меня доносится шум воды в туалете, гул водонагревателя. Потом все звуки стихают, и я достаю телефон. Нахожу недописанное сообщение для Гарри и заканчиваю его: «Папа все еще в операционной, я не могу уснуть. Так хочу оказаться сейчас в больнице! Ты не спишь?»
Нажимаю на кнопку «отправить». Через несколько секунд телефон начинает звонить. Я поспешно отвечаю, чтобы остановить сигнал. При звуке его голоса у меня в животе словно начинают порхать бабочки.
— Приезжай, — говорит Гарри.
Сначала я думаю, что ослышалась.
— Ты о чем?
— Приезжай в больницу и приходи ко мне.
Я встаю с дивана, перехожу в кухню и закрываю дверь.
— Ты шутишь?
— Никто не узнает. Я скажу тебе код от двери, и ты сможешь войти. Навестишь меня и будешь тут ждать новостей от папы. Тогда ты сможешь увидеться с ним сразу же, как только он придет в себя.
Гарри говорит таким тихим, мягким голосом, что я начинаю сомневаться, уж не разговаривает ли он во сне.
— Я не могу сейчас приехать в больницу, уже темно и поздно.
— Мне казалось, ты говорила, что твой дедушка живет всего в паре миль отсюда.
— Да, но пара миль — это не так уж и мало, а на улице страшный холод. И, если ты вдруг не заметил, водить машину я пока не могу из-за возраста.
Мне на ум сразу приходят велосипеды в гараже, но я отбрасываю эту мысль. Нельзя и думать о том, чтобы поехать на одном из них. Я беру со стола ручку и начинаю нервно щелкать.
— Мама меня убьет, если я сейчас сбегу от дедушки.
Гарри молчит, я слышу, как он делает глоток.
— Но мне так скучно, — он громко вздыхает. — Давай хотя бы поговорим. Расскажи мне про папу. Что там случилось?
Я смотрю в темноту за окном. Продолжаю крутить в руках ручку и рассказываю Гарри, как мы ждали с утра дома, как потом поехали к дедушке и как мама уехала после звонка из больницы.
— Ненавижу ждать, — говорю я. — Хочется хоть что-нибудь делать.
— А как там у тебя? На что похож дом дедушки?
— Тут бардак, а диван пахнет томатным супом.
Потом я рассказываю о сотнях звезд, которые видно из окна кухни; из окна
