Проходя мимо гудящего стола, "мой конвоир" наметанным движением снял с него пустую пол-литровую банку и так же наметанно "ополоснул" в снегу. (Дворники не пощадили летнего бара - дорожки как траншеи.)
- Алексей Филактич, еще одну с подогревом, - сказал милиционер просительно и тут же построжел, не оглядываясь, кивнул назад, уверенный, что я непременно следую за ним. - С этим что будем делать?
Боже мой, российское холуйство! Он действительно мент, самый настоящий мент!
Алексей Филактич оказался Алексеем Феофилактовичем.
- Смотри, Леха, допрыгаешься, еще хоть раз исковеркаешь мое отчество не только подогретого, а вообще никакого пива не получишь! Да-да, никакого, и начальник твой не поможет!
Алексей Феофилактович стоял у двери в киоск точно шкаф, выставленный на улицу, - таким объемно-громоздким и брошенным казался он в лисьей шубе.
- В переводе с греческого Феофилакт означает - Богом хранимый. Слышите?! Богом!.. А не какими-то там ментами.
Алексей Феофилактович, видимо, упарился, снял меховую шапку и, повернувшись ко мне, стал подвязывать клапаны.
Да, удивительным было, что Алексей Филактич оказался Алексеем Феофилактовичем, но еще более удивительным, что - Двуносым, то есть генеральным директором летнего бара.
Конечно, мы особо не челомкались. Как водится, разок обнялись. Напяливая шапку, Двуносый крикнул, чтобы принесли четыре кружки пива обязательно подогретого. На правах хозяина, чтобы не месить грязный снег, отодвинул щит и прямо через сугроб повел к столу.
- Что касается меня, - сказал я, - мне достаточно одной кружки и, если есть, плитки любого дешевого шоколада.
Относительно пива Двуносый не отменил заказа, а за шоколад оскорбился:
- Обижаешь, поэт?!
Оглянулся и уже в спину Лехе-менту:
- Захвати два "сникерса"!
Мы сели во главу стола (нам услужливо поставили ящики, которые, очевидно, для подобного случая приберегались под столом). Двуносый, воистину как генеральный директор, оглядел присутствующих, столовским ножом постучал по пустой трехлитровой банке, выждал, пока на "камчатке" утихомирятся (там спорили, в каком пиве больше градусов: в холодном или подогретом?), объявил:
- Сегодня у нас памятный день...
Леха-мент почти бегом поднес четыре кружки пива. Без пены оно парило, точно горячий бульон.
- Алексей Фил... - Двуносый напрягся, присутствующие притихли. Леха-мент вместе со "сникерсами" вынул из кармана клочок бумаги и, не таясь, в открытую прочитал по слогам: - Фе-о-фи-лак-то-вич! - Пояснил: - Это... чтобы присутствующие не коверкали.
За столом одобрительно загудели. Двуносый, ухмыляясь, подал одну из кружек Лехе-менту:
- За находчивость!
- За находчивость! - отозвалось застолье.
Получилось что-то вроде импровизированного тоста. Грех было не выпить. Мы выпили. Я - одним духом - почти полкружки! Выпил и поплыл, то есть не поплыл, конечно, а опьянел. Поначалу даже не понял, почувствовал в животе некоторое жжение, стал заедать "сникерсом" (Двуносый нарезал тонкими аккуратными пластинками). Потом по всему телу приятное тепло разлилось, и такая легкость появилась в общении, взаимопонимании, оценках, словно вот только что стал выпускником какой-то самой главной академии на всем земном шаре.
Запомнилось, как Двуносый представил меня застолью:
- Вы все здесь сидящие пьете пиво с таранькой, а Дмитрий Слезкин (прошу обратить внимание) со "сникерсом". А почему?.. Да потому, что мы с вами простые люди, серийного производства, а посмотрите, как Митя одет? Митя товар штучный, можно сказать, ювелирный, как яйцо Фаберже. Он - поэт!!!
НАШ ПУТЬ ВСЕ УЖЕ, УЖЕ, УЖЕ, НО ЭТО, БРАТЦЫ, НЕ БЕДА.
ДЛЯ ТЕХ, КТО ПЬЕТ В "СВИНЯЧЬЕЙ ЛУЖЕ", ОН РАСШИРЯЕТСЯ ВСЕГДА.
Безусловно, аплодисменты, чоканье, поцелуи. На "камчатке" затянули "Славное море священный Байкал...". Мне было и совестно, и приятно. Но все же больше совестно - ну какое я яйцо, тем более драгоценное?! В общем, в расстройстве чувств под "сникерс" допил пиво, уже собрался вставать из-за стола, и тут мне пододвинули еще кружку.
Слово опять взял Двуносый.
- Побратимы! (Почему побратимы? Бог весть!) Знаете ли вы, дорогие побратимы, что в Байкал впадает триста тридцать шесть рек, а вытекает всего одна Ангара?.. Вот и нас триста тридцать шесть побратимов. (Откуда?! Нас присутствовало не более семнадцати-восемнадцати.) Вы слышите, какая большая цифра - мы! А Митя, как Ангара, всего один наш представитель. И он пришел к нам, чтобы поздравить нас, потому что сегодня ровно три месяца, день в день, как наш летний бар под открытым небом живет и здравствует. Ура, побратимы!..
На "ура!" никто не отозвался, наоборот, присутствующие как будто перестали слушать Двуносого (принялись стучать таранькой, обминать о край столешницы). Но Двуносый потому, наверное, и стал генеральным директором бара под открытым небом, что обладал непревзойденным чутьем. Он не закончил речь, это была только пауза, после которой, не акцентируя, совершенно обычным голосом, словно подобное случалось едва ли не каждый день, сказал:
- А сейчас, побратимы, многоуважаемый наш поэт от Фаберже Дмитрий Слезкин спонсирует каждому из нас по три бутылки или кружки пива (кто как хочет). Все это, так сказать, в честь нашего процветания.
Застолье вздрогнуло, воздух над двориком сотрясло дружное "ура!", начались чоканье, поцелуи, шум, гам - словом, братание трехсот тридцати шести побратимов.
Во время этого братания я спросил Двуносого, как понимать его. В ответ он вначале утонул, спрятался в своей "лисе", а потом важно так выдвинулся из мехового сугроба (ну не Крез, конечно, но купец - первостатейный) и объяснил, что с момента нашей встречи он задолжал мне за рекламное стихотворение (считая только выходные - субботы и воскресения) тридцать полных рабочих дней, а тридцать, помноженное на четыре обещанных кружки пива, составляет шестьдесят литров или, что одно и то же, сто двадцать кружек.
- Все нормально, - сказал Двуносый и озабоченно поделился: - Приспело отдать долг, чувствую, что скоро придется расстаться с названием "Свинячья лужа".
Естественно, нам не дали побеседовать - побратимы очень бурно потребовали спонсируемые бутылки. А некто черный и волосатый (я узнал его, мы вместе ехали в автобусе) стал, точно в припадке, биться головой о стол и кричать, что за три бутылки он кому хошь пасть порвет. При этом он так свирепо взглядывал на меня и так разъяренно скрежетал зубами, что ошибиться в его намерениях было просто невозможно.
- Ладно, Реня, хватит блажить, - осадил Двуносый и пообещал, что через минуту-другую директора "комков" бесплатно отоварят конкретно каждого из присутствующих.
Действительно, появились бывшие друзья Двуносого по общежитию, в белых халатах и каких-то расширяющихся кверху колпаках хлебопеков. Даже телохранитель Тутатхамон был в белом колпаке. Все они, горбатясь, несли по ящику с пивом.
Большинство побратимов выскочило из-за стола сразу - оставшиеся наспех допивали пиво, перешагивая через длинные скамейки.
Леха-мент, сейчас же сообразивший - началось!.. - бросился ораве наперерез. Он угрожающе кричал, что пусть только кто попробует дотронуться до пива!
Резвая волна побратимов лихо смела переносной заборчик, но тут же и захлебнулась. Подскочивший Леха-мент и Тутатхамон-сантехник сгоряча едва не уложили друг друга, наконец вместе с директорами "комков" заняли круговую оборону. Всякий подбегавший получал такого сильного тумака в ухо, что непременно падал или удивленно садился на снег. Единственный, кто прорвался сквозь оборонительный заслон, был синюшно-черный и нестерпимо волосатый Реня. Схватив ящик, он, точно снежный человек, перепрыгивая через сугробы, побежал за киоски. За ним кинулось человек пять побратимов.
- Пусть бегут, - остановил Двуносый Тутатхамона. - На шесть человек только по норме пива и достанется.
- Во-о голова-а! - простонал сантехник-телохранитель, и многие из лежащих приподняли облепленные снегом лица, чтобы посмотреть на Двуносого.
Двуносый скептически усмехнулся и как ни в чем не бывало поднял кружку, предложил выпить на брудершафт. Конечно, стеклянные пол-литровые кружки это не рюмки. Половину содержимого я вылил себе на грудь и в меховой рукав Двуносого.
Он крикнул своим соратникам, чтобы нам принесли еще по кружке. Нам принесли, мы повторили мероприятие, причем на этот раз так успешно, что, осушив бокалы, не пролили ни капли.
Постепенно застолье возобновилось. Говорю "постепенно" потому, что со второго бокала на брудершафт возникло чувство, будто я закончил еще одну академию. Во всяком случае, земля покачнулась и последовательность происходящего совершенно утратилась.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я читаю стихи. Низкое солнце светит в затылок. Стол раздавлен моей тенью, но лица присутствующих светятся, словно электрические лампочки.
