вас потом отстану. Честно. – Крамм даже развёл руками. – Вот знаете, у меня есть ощущение, как будто этот разговор мне самому нужен! Ну?.. Ну вот почему вы не понимаете, что вы – хозяева, а ведёте себя словно вы здесь чужие, а тот, кто вашей страной правит, и есть её настоящий хозяин? А? Ну скажите! Почему не делаете? А?
Сокóл нехотя ответил. Ну, то самое, что абсолютно любой человек, который хочет, чтобы от него отманались побыстрее, ответил бы. Но Крамм тут же засиял, словно фокусник, у которого получился ключевой номер. Он торжествующе поглядел на жену, и, показывая пальцем на Сокола, приступил к выводу:
– Вот!!! Вот ваша русская сущность! В этих трёх словах. Но что значит «ничего»? А? Что значит «ничего»? Сначала, может быть, и ничего, а потом – всё изменится! Главное, чтобы вы начали, и вы начали, она начала, и вот они начали. – Он потыкал последовательно пальцем в направлении Сокола, Зёмы, Лены, пространства за забором. – И тогда всё изменится. По чуть-чуть, не сразу… Но изменится: и дороги, и богатство, и уважение к вам…
– А на меня ты зачем показал? – засмеялась Елена. Она уже в шестой раз наблюдала этот фокус, и ей было скучно. – Я ведь не живу здесь.
– Да они тут все, похоже что, не живут! – ещё раздражённо проговорил Крамм, но тут же смягчился, заканчивая: – Нет, господа, вы меня извините за это… Но я очень люблю… любил Россию… Потому как я здесь родился и помню всё очень хорошо. Это очень богатая, именно как-то душевно богатая страна. Потому что я не всегда люблю, что стал немцем, потому что помню, как всё это здесь… Потому что, знаете, немец, он schnitzel поест – и он счастливый, он свою жену …поест… (тут он усмехнулся хорошей шутке) – и доволен… А у русского не так. Русский и сыт, и одет, и жена у него красавица, и детей трое – а он всё равно грустный.
Зёме вдруг показалось, что при этих словах у её мужа вот именно такое счастливое выражение на лице появилось, как у немца, доевшего колбаску. Крамм сделал прощальный жест и направился к своему домику. На ступенях он развернулся и позвал жену по-ненашему.
– Ну, я пойду, – сказала Елена, взглянув на Зёму снизу вверх и затрепетав ресницами. – Приятно было с вами говорить!
Она быстро встала, закинула полотенце на плечо и пошла к домику. Зёма не отрываясь смотрел на её красивую спину, красивую задницу, прямо-таки ладонями ощущая упругую мягкость женского тела. Заметил, что Крамм смотрит прямо на него. Ему стало неловко, и он перевёл взгляд на друга.
– Ну какая… – сказал он мечтательно и даже передёрнул плечами, почувствовав приятный озноб.
– Забей… – квёло ответил Сокóл. – У тебя своя не хуже.
– Да, не хуже… – подтвердил Зёма щурясь. – Но то своя… и там… А то – здесь и… чужая!!
Открыли по последней банке. От жары и от пива было такое ощущение, что в голову напихали живой, скребущейся ваты. Зёме сильно хотелось в туалет, но лень было подниматься.
– А сколько у нас осталось? – спросил он.
– Не знаю… По-моему, пара баклажек и литр… – ответил друг.
– Надо ехать… – сказал Зёма.
– Слышь, Ѣ, русский, – бросил на него мутный взгляд Сокóл. – Ты сюда бухать приехал? Побухать мы и дома могли бы!
– Резонно! – состроил согласную рожу Зёма. – Вот знаешь, Соколенька, за что я тебя люблю до полного изнеможения? За твой светлый и трезвый ум!
Какое-то время они попивали пиво, бросая лёгкие фразы.
– Ум… – продолжил Сергей начатую тему. – Я вот знаешь что думаю про этого? – Он кивнул головой в сторону Крамьего домика. – Он же, ѢѢ, сказал ровно то самое, что ты мне вчера говорил.
– Ну и что? – Сергей не понял, или сделал вид, что не понял. Будто не сам он, а какая-то абстрактная его ипостась прошлой ночью вопила эти же слова с надрывом в голосе и со слезами в глазах. По трезвяку он воспринимал это как какое-то общее место, избитое и даже постыдное.
– Что – «что?» А то, что всё это – правда! Что именно так мы себя все и ощущаем!
Сергей молчал. Всё думал: начнут – не начнут… Сидел на горячей земле в тени плодородного дерева, в тысяче километров от дома, крутил в руках пивную банку.
– Знаешь, милый мой, если уж на то пошло, то я давно уже позабыл, как это – чувствовать счастье. Понимаешь?
Друг кивнул.
– Всё бегу… Бегу… Бегу… Из дома на работу, с работы домой… Жену чмокнул-шлёпнул, детей спать положил, пивка вечернего принял, забылся… А утром – по новой. И ничего сделать не могу… Не знаю, что делать-то! А внутри – темнота… Духота… Как в этой банке…
Сергей смотрел на него.
– Ты это просто поделиться? Аль совета ждёшь от опытного товарища? – спросил он.
– Валить отсюда надо… – Сергей махнул на него рукой.
– Да я тебя прекрасно понимаю, – помолчав, сказал Сергей. – Знаешь, я как на работу прихожу – в зверя превращаюсь. Они такие тупые все! Такие безответственные! Никто думать не хочет, делать ничего не хотят… Иногда так бы и взял за волосы, и головой, трамп об стол, трамп об стол… Пока не поймёт, клинтонюка. А домой придёшь – жена улыбается, дети бегают, жрака вкусная на столе дымится… «И ладушки, – думаешь. – Пусть ещё поживёт…» У тебя такое бывает?
– Нет… Как-то нет… – ответил Сергей, отводя глаза.
– Ну или вот смотри: ты хоть раз колос пшеницы в руках разминал?
– Нет.
– И не хотелось? Вот вчера, когда мы с тобой в поле стояли…
– Да нет…
– А я весь задний карман колосками себе набил. И они всю дорогу мне жопу кололи… Ты бухтел, а мне смешно было.
– Ну а зачем, зачем?
– Ну я ж тебе уже объяснил!
– Но жопу-то зачем колоть?
– Какой ты тупой, а! Вот всегда был как пробка – как пробка и помрёшь! – Он многозначительно поднял палец к небу и подытожил: – Атвликаит!
Сергей, всё это время молча разглядывавший пивную банку, поднёс её к губам и допил в один глоток. С удовлетворением улыбнулся.
Тихонечко, чтобы никто не заметил, скрылся за кустиками.
* * *
Сокóл вылез из машины. Был какой-то прерывистый звон. В голове или где-то ещё. Сначала его окружала абсолютная тьма. Потом возник свет. Проявился узкий песчаный коридор с тростниковыми стенами. Он обернулся. Машина стояла нараспашку, салон был освещён. Он увидел
