Зёму. Зёма находился по другую сторону машины и творил что-то невозможное. Одной ногой он стоял на пороге, а другую прилаживал на развилку меж дверью и корпусом. Найдя опору, он подтянулся за рейлинги и взобрался на крышу.
– Нет!.. – заорал он, распрямившись. – Нет!!
Сокóл не двигаясь смотрел на него: обхватив голову руками, Зёма поворачивался вокруг своей оси и кричал.
«Это всё…» – У Сокола как-то разом, рывком сжалось сердце. Он понял вдруг, что в этом виноват уже один только он. Руки ослабли. Вверх по пищеводу рванулась тошнота. Он смотрел на друга через серую, непреодолимую пелену, бессильно пытаясь хоть что-то сказать…
– Да! Вижу! – вдруг завопил Зёма и, быстро сунув телефон в карман, соскользнул с крыши. – Давай, Шумахер, залезай… – обратился он к Соколу. – Я довезу.
Ноги не слушались, и, обходя машину, Сокóл поскользнулся на черепахе. Упал.
Встал, отряхнулся.
Залез на пассажирское сиденье.
Зёма вёл неторопливо, разговаривая с машиной о чём-то добром. Сокóл понимал, что это так и надо. Несколько раз Зёма тормозил, открывал дверь и, встав на порог, осматривался.
Так они ехали.
Появился забор. В нём – открытые ворота. Они оказались внутри и остановились перед пузатым человеком, поднявшим руку.
Сокóл вышел.
Ударило в голову – на него навалился оглушительный грохот кузнечиков. Он даже удивился, что там, с той стороны, ничего подобного не было.
Его руки, спина, вообще всё тело мелко дрожало. Словно эхо затихало в глубине.
Было гулко и необъятно ощущать себя по эту сторону. А ведь где-то там всё шли и шли фары, дрожали чёрные туннели… Здесь же – молчали едва подсвеченные деревянные домики, спали запылённые машины.
Зёма подошёл к человеку и, что-то сказав, пожал протянутую руку.
Сокóл тоже подошёл и пожал.
– Александр Василич. Можно просто – Василич, – добродушно улыбаясь, сказал человек. А потом сказал: – Давайте, ребята, к столу! Потом разберётесь, ладно? Надо нам Катюшу отпустить…
Зёма что-то говорил. Сокóл шёл за ним молча. Пару раз наткнулся на Зёмину спину.
– Не-не, ребята! Не стесняйтесь, – весело объяснял Василич, провожая их к стоящему неподалёку домику. – Вы ж наша работа! Есть клиенты – есть зарплата! Нет клиентов – нет зарплаты! Всё для вас!
Они вошли в помещение и все вместе сели за стол. Когда полная женщина расставила перед ними огромные тарелки с супом и пловом, когда Василич, всё так же улыбаясь, хряпнул о стол пузырь без этикетки и с желтоватой жидкостью внутри, Сокóл наконец-то всё понял.
– Это наш собственный кальвадос! – гордо произнёс Василич. – Только для гостей!
Он разлил жидкость по четырём стопкам и позвал Катюшу. Та, порозовевшая, отмахивающаяся и говорящая, что так не принято, в мгновение ока очутилась перед столом со стопкой в руке.
Сокóл выпил…
Горячая волна сошла от макушки до желудка.
Выпил ещё…
Что-то стало проявляться. Словно из плоскости выступал мир – так бывает, когда на картинке HD-экрана вдруг промелькнёт что-то объёмное.
Закусив, Сокóл выпил ещё.
И потряс головой. Возвращалось ощущение реальности. Василич заканчивал рассказывать о питании, о прокате моторок, о рыбниках и морозильных камерах. Зёма медленно улыбался, глядя на него.
Вежливая Катюша подошла попрощаться. На лице – хитрющая улыбочка. Ну конечно же, ей налили…
– В общем, ребята, у нас тут, за забором, очень простые правила, – подводил итоги Василич. – Мы все здесь занимаемся одним общим делом, поэтому все друг друга уважаем, ну а если всё же возникают конфликты, то решаю их только я. Ну ведь просто?
– Ничего себе – просто! – затряс головой доброокий Зёма. – Столько правил! Все и не упомнить!
Василич засмеялся.
– Насчёт соревнования запомнили?.. Хорошо… В общем, ребятушки, всё устроено как нельзя лучше: все равны, я – главный, и вы мне за это деньги платите!
– Интересно, это кто же придумал такие правила? – со смехом спросил Зёма. – Вообще, надо бы нам ещё посидеть немножко… – Он указал на пустую бутылку на столе. – У вас тут попеть теперь где-нибудь можно?
Василич вышел с ними на улицу и, провожая к предназначенному домику, кивнул на небольшой холмик, едва различимый в полутьме за корпусами.
– Вот там у нас оборудованная зона отдыха… Там и петь можете, и пить, и всё что угодно…
Друзья скоро затащили пожитки внутрь. Предусмотрительно поставили к изголовьям бутылки с минеральной водой. Захватили с собой ящик пива, кой-каких закусок, гитарку.
Зона отдыха действительно оказалась оборудованной: несколько шестиугольных деревянных беседок, в каждой – тяжёлый стол из распущенных надвое брёвен, под крышей – светильник, на углу стола – электрический чайник.
Заняв одну из беседок, они сели друг напротив друга и открыли пиво. Зёма принялся настраивать гитару. На лице его при этом возникло тихое нежное чувство – словно в руках он держал ребёнка, которого, успокаивая, гладил по мягким волосикам. В универе он был лучшим певцом. И дело было не только в профессиональном владении инструментом и не в красивом глубоком голосе, нет. Он словно знал что-то недоступное: когда начинал петь, его песня глубокой, прохладной уверенностью заполняла пространство. Каждый, кто слышал её, против своей воли замолкал и прислушивался, а вслушавшись, – словно исчезал в оживлённом ею настроении. Если он пел о любви – девчонки приникали взглядами, приоткрывали губки и придвигались поближе к нему; если грустил – всё замолкало, припадая к земле, а после того, как затихал последний аккорд, никто долго не решался приподнять распластавшееся молчание; если играл что-то быстрое и весёлое – звенели кружками, суетились по комнате, толкались, обнимались, спешили болтать, радоваться, смеяться, и даже уже не от песни, а от одного только вида улыбок, как-то одновременно, как-то согласно и бесспорно появлявшихся на восторженных лицах.
Сокóл неторопливо открывал пачки с закусками. Смотрел на Зёму. Ждал. После случившейся с ним истерики он был как никогда спокоен и медлителен. От усталости и от отсутствия сна голова ощущалась как огромное ясное пространство, в ней что-то гудело и пощёлкивало, словно там, в глубине, протянулась высоковольтная линия. Ему очень нужна была песня.
– Ну, с приездом! – сказал Зёма.
Сокóл стукнул свою банку с его.
– Приятно вспомнить в час заката… – начал Зёма, но тут же и остановился: – Ну, чё сидишь, как пыльным мешком ударенный? Слышь, э?
Сокóл пожал плечами. Хлебнул…
– Ночь и тишина, данные навек… – снова попытался Зёма, но двинув пальцем по струнам, отчего по ночи расплескался противный негармоничный стон, отложил гитару.
– Ну, чё такое-то? Чё за детский сад? – спросил он.
– Да что-то ѢѢѢся я… – повторил растерянное движение Сокóл. – Может, спать пойдём, а?
– Я те ща
