Сердце Демидина - Александр Велин

Он начал с того, что закрыл окна и зажёг свечи. Свечи были необычные, чёрные, привезённые из-за границы, и зажигали их редко, чтобы удивить гостей.

Лель устроился в позе лотоса, очистил сознание от посторонних мыслей и погрузился в медитацию.

К счастью или к несчастью для него, время его медитации совпало с рабочим расписанием Наины Генриховны. Когда она включала настроенную на Леля аппаратуру, тот мысленно обращался к Демидину:

– Константин Сергеевич Демидин… Константин Сергеевич… Вы будете говорить…

Он уже начал уставать, а Демидин всё никак не являлся.

Наина Генриховна понаблюдала за ним. Лель испугался, что никто не придёт, потому что у Леля недостаточно таланта. Страх заставил его вспомнить о реальности, и он ощутил, как затекло тело. Ему захотелось пойти посмотреть, есть ли что-нибудь в холодильнике.

– Восстань, поэт! – прозвучал звонкий женский голос.

Лель вздрогнул.

– Кто здесь? – взволнованно спросил он, оглядываясь, но, сколько он ни вертел головой, он никого не увидел.

– Твоя муза, – совершенно серьёзно сказала Наина Генриховна.

– Получается, я – гений? – волнуясь, спросил Лель.

– Несомненно, – ответила Наина Генриховна, усмехнувшись.

– Могу я тебя увидеть? – спросил Лель.

– Сможешь, когда станешь этого достоин, – сказала Наина Генриховна.

«Как приятно быть красивой», – подумала она, предвкушая, какое впечатление она когда-нибудь на него произведёт.

– Прочти мне своё стихотворение, – потребовала она.

– Что-нибудь лирическое? – спросил Лель.

– Пусть будет лирическое, – согласилась Наина Генриховна.

Лель, волнуясь, прочёл своё стихотворение, посвящённое Ниночке, дочери друга его отца.

– Кто это «Творец детей, росы, созвездий, неба»? – подозрительно спросила Наина Генриховна.

– Бог, – сказал Лель.

Наина Генриховна поморщилась.

– А она замужем? – деловито спросила она, имея в виду женщину, о которой было написано стихотворение.

– Да, – признался Лель.

– А что твой Бог сказал о связи с замужней женщиной, ты знаешь?

– Но мы же любили друг друга, – гордо сказал Лель.

Во всяком случае, Ниночка любила за них обоих и, наверное, до сих пор его любит. Неудивительно – она замужем за посредственностью.

– Это другое дело, – ухмыльнулась Наина Генриховна.

Она вспомнила одного своего подопечного, в личном деле которого тоже были стихи.

– А как тебе нравится вот это? – спросила она.

– Грубовато, – сказал Лель.

Но он тут же подумал, что муза, наверное, проверяет его вкус, и на всякий случай добавил:

– Чувствуется экспрессия.

– Да уж, – сказала Наина Генриховна.

Этот человек был настолько одержим обидой на жену, что, когда умер и оказался в котловане, даже не заметил этого и лежал на земле, задыхаясь от гнева, пока его пинками приводили в чувство.

– Ты была его музой? – ревниво спросил Лель.

– Была, – сказала Наина Генриховна. – Благодаря мне он нашёл новый источник экспрессии… Но ты гораздо талантливее.

– Правда?

– Никакого сравнения, – сказала Наина Генриховна.

– Я прославлюсь? – с надеждой спросил Лель.

Она решила его подразнить.

– Но ты же знаешь, – сказала она, – гении обычно умирают в безвестности, и только потом потомки понимают, кого они потеряли.

– Понимаешь, мне нужна слава при жизни, – признался Лель.

– В таком случае нам нельзя терять времени, – серьёзно сказала Наина Генриховна. – Встретимся через неделю. А пока напиши что-нибудь короткое. На тему… – Она подумала. – Придумай что-нибудь про Чёрное Солнце.

– Вы имеете в виду алхимическое Чёрное Солнце? – спросил Лель, вспоминая, что когда-то о нём рассказывал Воянинов.

– Да какое угодно.

Она отключила связь и добавила, глядя в пустую стену.

– Котёночек.

Лель в тот вечер написал в дневнике: «Огромный для меня день. С детства я ощущал своё одиночество в толпе. Ребёнком я смотрел на взрослых, удивляясь тому, что их глаза безжизненны, словно засыпаны пеплом. Почему? Человек прошёл через тридцать, пятьдесят лет жизни, и его взгляд угас… Он едет в метро, держит за руку своего же ребёнка, смотрящего на мир всё ещё живыми глазами, а у него самого на лице тоска и скука. Не боязнь смерти, а боязнь медленного умирания всегда жила в моей душе. Воянинов объяснял, что по-настоящему живы только великие, а остальные так и не родились. Он пробудил в нас честолюбие. Он, безусловно, умён, но его методы часто внушали мне отвращение.

Но Константин Сергеевич показал мне дорогу духовного героизма. Уже год я иду по его пути. И вот наконец – медитация, рывок и первая настоящая победа. Муза говорила со мной! Сколь редки мы, избранные…»

Наина Генриховна и так имела в Москве достаточно подопечных. И всё-таки она взялась за Леля – прежде всего чтобы развлечься, но также и потому, что он был связан с Демидиным.

Наина Генриховна пригласила к себе Демидина.

– Хотела расспросить вас о Леле, – сказала она. – Что он за человек?

– Талантлив, самовлюблён, – сказал Демидин. – Если ему повезёт, талант вытеснит честолюбие и из него получится что-нибудь стоящее.

– А если не повезёт, честолюбие вытеснит в нём талант… – задумчиво сказала Наина Генриховна. – Что вы думаете о его бывшем учителе?

– О Воянинове? Отвратительный тип, – сказал Демидин. – По-моему, Воянинов – жулик.

Наина Генриховна засмеялась.

– Ревнуете? Вы ведь и сами обманывали древлян.

– Воянинов себя обожествляет, – сказал Демидин. – Когда это понимаешь, всё встаёт на свои места. Вокруг него пасутся его приближённые – среди них он назначает гениев помельче. Иногда он стравливает их друг с другом. Или изгоняет кого-нибудь и начинает рассказывать о нём гадости остальным. Я точно знаю, что он собирался выгнать Леля, но тот ушёл сам. Воянинов