Айлу обнимает Эйю за плечи, они идут медленно и успевают обсохнуть — только с волос Эйи все еще капает вода. Забираем одежду в дом. Эйя вся в мурашках, гусиную кожу комарам не прокусить, мышцы напряжены от холода. Она поворачивается ко мне, и я пытаюсь забыть ее, пока еще могу видеть.
Эйя и Айлу принимают душ вместе после меня, чтобы сэкономить горячую воду. Лежу под пледом на диване, слушаю их болтовню и тихий смех. Мне становится легче думать о том, что они — отдельно, когда я представляю себе, как красиво переплетаются их тела. В гостиной нет штор, но я нормально не спал уже несколько ночей, поэтому, несмотря на белые ночи, глаза закрываются сами. Я погружаюсь в милосердную дрему.
Юн-Эрик повторяет мое имя, пока я наконец не отзываюсь.
— А ты скоро проснешься?
Времени уже десять часов, семья успела уехать в горы убирать ограждения с загонов. Айлу остался в деревне из-за подвернутой ноги, малышу тоже разрешили остаться, чтобы он мог попрощаться со мной. То есть последним, что я запомню про Эйю, станут все-таки капли воды в волосах, стекающие с шеи на покрытую мурашками спину, напряженные мышцы, поддерживающие хромающего Айлу. Запомню серьезный, встревоженный взгляд, сказанные в приступе незаслуженного мной доверия слова о том, что кто-то скоро появится на свет.
Воздух полупрозрачный, ветер колышет березы по другую сторону дороги, сгибая их в сторону озера, которое временами белеет, когда в нем отражаются облака. Айлу заново варит кофе и отрезает мне несколько ломтиков сыра, Юн-Эрик тоже берет себе кофе, но в основном, чтобы размачивать в нем сыр. Мы сидим за столом на кухне и смотрим в окно.
— Что скажешь, Юн-Эрик? Хочешь ведь, чтобы Оскар остался здесь в Гавте? Может, он навестит нас в Лонгчерне зимой.
Юн-Эрик отворачивается. Расставание не дастся парнишке легче из-за слов Айлу. Мы вместе пьем кофе, слушаем тиканье часов и смотрим на озеро — этого более чем достаточно. Но Айлу не унимается:
— И вообще заезжай на Новый год, посмотришь оленей.
— Можно тебя на пару слов? — спрашиваю я.
Айлу берет чашку, мы выходим, прикрывая за собой дверь. Внизу склона, за дорогой, белеет озеро, вода высокая, заливает каменистый берег.
— Ты меня в Лонгчерн зовешь, потому что тебя совесть мучает? Из-за того, что Юн-Эрик так расстроился, когда ты сказал ему, что я сюда больше не приеду? Рано или поздно нам все равно придется расстаться.
Айлу хромает еще сильнее, чем вчера — а я даже не спросил, как он умудрился так подвернуть ногу.
— Да не переживай ты, нам всем приятно, что ты у нас гостишь. Но теперь уже пора на автобус, пока ты не стал членом семьи.
Да какой там член семьи, кроме Юна-Эрика меня тут вообще никто не знает, с чего бы им было приятно, что я у них в гостях? Какое я вообще имею право на их радушие?
Юн-Эрик остается сидеть с Айлу в машине, я машу ему рукой из окна автобуса, но он не реагирует, даже не смотрит мне вслед. Интересно, что творится у него в голове? Он уже справился с болью расставания — если она вообще была — или вот прямо сейчас принимает решение забыть меня? Мне действительно не все равно, что с ним, или я так с ним сблизился, потому что мне очень хотелось познакомиться с его старшей сестрой?
Прикрываю глаза и начинаю следить за дыханием, пока мы не проезжаем Краддсэле. За окном березы сменяются елями и соснами, дома попадаются уже не так редко, хутора покрупнее, больше народу заходит, чем выходит, метр за метром мы удаляемся от гор и приближаемся к лесу, удаляемся от деревни и приближаемся к городу — я еду домой из дома. Меня должны переполнять детские воспоминания и ностальгия по родным местам, но перед глазами стоит лицо Эйи, когда она обернулась, выходя из воды. На этот раз мне никто не звонит и не мешает уехать.
Служба в лесном полку, которой я так опасался, помогает мне дышать, но и требования там высокие. Горы провинции Норрботтен — совершенно уникальное место, особенно если раньше ты был бюджетником. Днем тружусь на износ, мои сослуживцы настолько непохожи на меня, что я даже не успеваю толком заскучать. Опыт работы воспитателем детского сада опять приводит к тому, что я становлюсь деревом с дуплом, в которое все кому не лень кричат о темных уголках своей души и запретных мечтах. Даже когда кто-то из командиров или психолог вдруг интересуется моим самочувствием, я не разрешаю себе ни о чем вспоминать. Наращиваю мышечную массу, сталкиваюсь с новыми ограничениями и учусь различать разные виды местности, снега и облаков, оказываясь в безвременье здесь и сейчас.
Я отодвинул личное настолько далеко от себя, что, когда наконец нас отпускают в увольнение на Рождество и меня выбрасывает в повседневное одиночество, я почти в панике от того, как долго скучал по ней, но запрещал себе думать об этом.
Снег укутал Люкселе в зимние одежды, но ничто не кажется мне красивым, если это неким явным образом не связано с Эйей. Брожу по освещенным дорожкам, нахаживаю километры по городу, узнаю, открываю заново. Пытаюсь отодвинуть будущее подальше, чтобы успеть привыкнуть к нему, будь то дом, береза, машина или что-то еще. Я воображаю, что встречу девушку, что у нас с ней будет ребенок, ребенок погибнет в автокатастрофе, мы разведемся, и я уеду жить заграницу.
Останавливаюсь перед витриной книжного магазина. Смотрю на свое отражение — бритая голова, широкие плечи и застывшее выражение лица. Провожу рукой по короткому ежику и щетине, сам себя не узнаю. На витрине выставлен фотоальбом под названием «Время горных леммингов». Впервые с момента поступления на службу я разрешаю себе подумать над приглашением Айлу навестить их на Новый год. Ехать туда сейчас — полный бред, они все про меня давно уже позабыли, как и я позабыл о них, но эти люди продолжают жить во мне и на самом деле я остался с ними.