легкий ветерок, и я с благодарностью доверяюсь своему новому другу.
Это чувство так освобождает…
Мне кажется, быстрее ехать нам не стоит, но эта велосипедная прогулка волнует кровь куда сильнее, чем прыжок с парашюта в «Жизни в моменте». Да, кататься на велосипеде – занятие более захватывающее, чем – в кавычках – прыжок с борта самолета.
Если б я не был таким трусом (и Обреченным), я бы сейчас облокотился на Руфуса, перенес на него весь свой вес. Я бы раскинул руки и закрыл глаза, но это слишком рискованно, так что я просто держу его за плечи, что тоже по-своему классно. Но когда мы доберемся до пункта назначения, я планирую совершить что-то маленькое, но отважное.
Руфус
14:12
Я замедляюсь, когда мы въезжаем в парк Алтеа. Руки Матео соскальзывают с моих плеч, и крутить педали сразу становится легче. Я торможу. Поворачиваюсь, ожидая увидеть, что он разбил лицо или расколол череп, несмотря на шлем. Но Матео бежит ко мне, и на лице его сияет улыбка. Он в порядке.
– Ты спрыгнул, что ли?
– Ага! – Матео снимает шлем.
– Сначала ты вообще не хочешь на велик, а теперь берешь и спрыгиваешь на ходу?
– Я поддался моменту.
Я бы с радостью приписал все заслуги себе, но ведь это желание всегда сидело в Матео: сделать что-нибудь рискованное и необычное. Просто он слишком боялся сделать первый шаг.
– Тебе лучше? – спрашивает Матео.
– Немного, – признаюсь я и слезаю с велика. Я хромаю к пустынной детской площадке, рядом с которой в коробке играют в гандбол несколько парней, на вид – студентов. Едва кто-то промахивается, все они гонятся за мячом, и из-под ног у них летят брызги. Мои баскетбольные шорты намокли и испачкались еще на кладбище, то же самое случилось с джинсами Матео, поэтому мокрая скамейка нас не пугает, и мы вдвоем на нее присаживаемся. – Ужасно, что мы с тобой там оказались.
– Да. Не хочется видеть, как кто-то погибает, даже если ты этих людей не знаешь.
– Этот взрыв выбил меня из моей зоны пофигизма. Мое «я готов к тому, что с нами произойдет» – чушь собачья, и мне страшно до чертиков. Мы реально можем погибнуть в ближайшие полминуты от какой-нибудь шальной пули, и меня это выбешивает. Каждый раз, когда я начинаю паниковать, я приезжаю сюда. Неизменно.
– Но ведь и хорошие события тебя сюда приводили, – замечает Матео. – Например, твой первый веломарафон. – Он глубоко вздыхает. – И первый поцелуй с какой-то там девчонкой.
– Ага. – Мысль о поцелуе явно не идет у него из головы. Думаю, интуиция меня не подводит. Я молчу довольно продолжительный отрезок времени, просто наблюдая за тем, как белки лазают по деревьям и птицы гоняются друг за другом по земле. – Ты когда-нибудь играл в «Гладиатора»?
– Игру я знаю, – отвечает он.
– Отлично. А играл?
– Видел, как играют другие.
– То есть нет.
– Нет.
Я встаю, поднимаю Матео за запястья и веду к турникам.
– Как насчет матча? Бросаю тебе вызов.
– Отказаться я не могу, так?
– Конечно нет.
– Мы только что пережили взрыв.
– Тогда что нам еще капелька боли?
Гладиатор на турнике – не такое ожесточенное зрелище, как древний бой в колизее, но я видел, как, играя в него, мои одноклассники друг друга калечили. Черт, некоторых из них калечил я сам. Два игрока (их называют гладиаторами) свешиваются с турников друг напротив друга и пытаются сбить соперника на землю. Это самая дикая детская игра, но до ужаса веселая. Мы оба довольно высокие, так что могли бы просто встать на цыпочки и взяться за перекладину, но я подпрыгиваю и подтягиваюсь. Матео тоже подпрыгивает и хватается за турник, но мышцы у него совсем слабые, и уже через десять секунд он снова оказывается на земле. Тогда он подпрыгивает вновь и на этот раз удерживается на перекладине. Я считаю до трех, и мы начинаем раскачиваться друг к другу, стремительно сокращая и без того маленькое расстояние между нами. На весу я пинаю Матео, и он резко отклоняется в сторону, едва не упав. Я поднимаю ноги выше и обхватываю его ими за талию. Матео пытается вывернуться из моей хватки, а я трясу его изо всех сил, и тут без шансов. Руки начинают побаливать, и, когда он, смеясь, отпускает свои, я падаю на мат вместе с ним. Я приземляюсь, и боль волнами прокатывается по моему телу, но не убивает меня. Мы лежим рядом и смеемся, разминая уставшие локти и ноги. Наши спины совсем намокли, и мы оба скользим и никак не можем подняться на ноги. Идиоты. Матео удается встать первым, и он помогает мне.
– Я же выиграл, да? – говорю я.
– По-моему, ничья, – говорит он.
– Переиграем?
– Нет уж, спасибо. Готов поклясться: пока мы падали, вся жизнь пронеслась у меня перед глазами.
Я улыбаюсь.
– Хочу сказать тебе кое-что начистоту, Матео. – Я часто называю его по имени, хотя, очевидно, обращаюсь именно к нему, просто имя такое клевое – ну серьезно — Матео. – Последние несколько месяцев были чистым мучением. Я уже безо всяких звонков чувствовал, что жизнь моя на исходе. Бывали дни, когда я уверял себя, что смогу доказать погрешимость Отдела Смерти и спрыгнуть в реку вместе с великом. Но кроме страха я сейчас испытываю огромную злость, ведь у меня в жизни уже столького не будет. Времени… И всего прочего, к примеру…
– Ты же не собираешься прикончить себя сегодня, так? – спрашивает Матео.
– Сам себя я не трону, обещаю. Не хочу, чтобы все заканчивалось. Только, пожалуйста, прошу, не умирай раньше меня. Я не хочу этого видеть.
– Только если пообещаешь мне то же самое.
– Мы не можем пообещать это оба.
– Тогда я обещать не стану, – пожимает плечами Матео. – Я не хочу, чтобы ты видел, как я умру, но и смотреть, как умираешь ты, я тоже не хочу.
– Ужас какой. Ты действительно готов прослыть Обреченным, который отказал другому Обреченному в его предсмертном желании?
– Я не стану обещать, что заставлю себя смотреть, как ты умираешь. Ты мой Последний друг, это меня уничтожит.
– Ты не заслуживаешь смерти, Матео.
– Думаю, никто ее не заслуживает.
– Кроме серийных убийц, да?
Он не отвечает, наверняка думая, что мне его ответ не понравится. Но если так, то я тем
