Лаци, если считали возможным так называть гостя, — история все не кончалась, потому что гость лишь тогда чувствовал себя хорошо, когда высказывал все приготовленные заранее фразы. В конце концов они и сами убедились, что новые технические средства, да и обновленные старые не оставляют им возможности реально делать какую-нибудь работу, так что больше они туда не пошли. Даже их знание иностранного языка устарело, потому что в переписке по Интернету те обороты, которыми они когда-то пользовались, теперь выглядели смешными, коллеги говорили, мол, бросьте вы возиться с этими вежливыми обращениями, с изысканными способами начинать и завершать письмо, это теперь никого не интересует, мир стал куда быстрее. Пока мы ломаем голову, какой оборот в данном случае более подходит, best regards или best wishes [18], конкуренты нас сто раз обгонят. Вполне достаточно hello, а в конце — thanks [19]. Получив от молодых коллег такой щелчок по носу, упрятанный в вежливое пояснение, они навсегда покинули прежнее место работы и с этого времени, встречаясь с друзьями, каждый раз многословно рассуждали, как теряют вес в нынешнем мире былые ценности, о которых, конечно, сами они никогда не могли точно сказать, что же это, собственно, такое. И выстраивали целую систему воззрений, объясняя, насколько очевидна пропасть между нынешней испорченной жизнью и той, полной героизма и самоотверженности, которая была принята в их молодые годы. Чем больше они отдалялись от окружающего мира, чем меньше понимали, как он живет, тем прекраснее казалась им их молодость и тем мрачнее и невежественнее — то состояние, в котором находится нынешнее человечество. Как в любом стареющем поколении — так было испокон веков, — у них формировалось чувство превосходства, которое возвышает их жизнь над жизнями, протекающими сейчас. И в этом чувстве главным было не что иное, как ощущение своей несовместимости с миром, ощущение, которое, собственно говоря, исчезнет только со смертью, когда эти старики уйдут, чтобы дать место другим, мыслящим подобным же образом старикам, которые, разумеется, когда-то дали обет, что уж они-то будут совершенно другими, будут соответствовать эпохе, а не возрасту, но закономерный процесс и их превращает в пророков, угрюмо вещающих о всеобщем измельчании, вырождении, о гибели, к которой неостановимо катится мир.
Так что у родителей не оставалось другой сферы для того, чтобы ощущать свою власть, реализовать свое упрямое желание жить, — кроме детей. И когда родились внуки, присутствие старшего поколения, подобно некой сырости, снова стало пропитывать нашу жизнь, чтобы своей остаточной энергией испортить то, что можно испортить. Конечно, ты никогда не сможешь считать своих родителей каким-то фактором, который существует для того, чтобы разрушать твою жизнь. Все эти вещи, пока они происходят, вообще не бросаются в глаза; это скорее похоже на какую-нибудь тайную болезнь: она мало-помалу распространяется по всему организму, и когда очередное обследование обнаружит ее присутствие… Точнее, обнаружит что-то совсем другое, скажем, непроходимость кишок, поэтому тебя пошлют сделать УЗИ, и тут врач просто не может не бросить взгляд на внутренние органы — и тогда замечает изменения, например, в надпочечнике, и говорит, что не мешает посмотреть это немного почетче. При более детальном исследовании выясняется, что опухоль проросла в вену и больные клетки попали в кровообращение, разнося болезнь по всему телу, они везде, так что, собственно говоря, и операцию делать уже ни к чему. Ладно, разрежут, если вы так хотите, но лишь для того, чтобы больной поверил: что-то было сделано для его выздоровления.
Лишь гораздо позже мне стало ясно, что происходит. Собственно говоря, они не делали ничего особенного, только избегали говорить что-нибудь хорошее обо мне, о нашей жизни. Нет, не прямо: они бы сказали, если бы я спросила, мол, почему это так, дескать, уж такие они люди, не любят никого хвалить, их тоже хвалить не надо, да и зачем лишний раз говорить что-то хорошее о том, что, конечно, и так видно, что хорошее. Ты даже сама не знаешь, как глубоко сидит в тебе ожидание, чтобы родители тебя в чем-то одобрили, поддержали. И в их присутствии ожидание этого одобрения становилось еще сильнее. Можно подумать, что жизнь нашу разрушают шумные, яростные ссоры, — а ведь ничего подобного. Достаточно того, что за общим обедом родители не произнесут ни одного доброго слова насчет этого обеда, ну может, что-нибудь в таком роде: да, вкусные галушки, но я немного гуще тесто замешиваю; или: очень вкусный этот шоколадный торт, но я кладу в него еще кусочки фруктов, от этого он становится легче и свежее, это некоторую кислинку ему придает. И если на следующий раз в торте окажутся кусочки фруктов, то или речь вообще не зайдет о торте, или только, дескать, смотри-ка, хорошо увлажнили фрукты тесто.
Мне следовало бы их останавливать, когда я подобное замечала, но я этого не замечала, потому что тогда во всем руководствовалась принципом «для семьи так лучше». Я и сама видела лишь то, что видела: так лучше для детей. Я не думала о том, что нужно считаться и с волей родителей, с их временем. О том, есть ли у них время что-нибудь сделать, куда-нибудь отвести детей, обычно, например, несколько раз в неделю на тренировку, и есть ли у них для этого настроение. Я ведь и сама отказалась от своей воли ради воли общей, но тогда это и для них — дело обязательное, думала я. И считала не обязательным заниматься еще и ими: ведь все мы занимались детьми, о чем тут можно еще говорить.
Ну и было тогда еще кое-что: после декрета мне пришлось вернуться в школу, при двух детях снова работать учительницей. Я едва с этим справлялась. Биология и химия — честное слово, это не те предметы, ради которых подростки обо всем готовы забыть; ну и, конечно, масса подготовительной работы к каждому уроку, не только план урока, но еще и подобрать в кабинете всякие реактивы, оборудование. Честное слово, к вечеру я была трупом. А тут еще и директор не упускал случая поприсутствовать на моих уроках. Пятидесятилетний мужчина, совершенно непригодный для руководящей работы, — никак не могла уразуметь, почему его выбрали директором. Конечно, решение — в руках начальства, тогда наверняка у власти была та партия, у которой он был на хорошем счету, в отличие от другого кандидата, которого предпочел бы преподавательский коллектив, но это так и не удалось пробить: то ли у нашего кандидата не было связей в партии, то ли та партия, в которой у него были
