о том, что у тебя будет счастливая жизнь. Ты рос, менялся, и мы потихоньку подстраивали под тебя свою мечту. Долгое время мне казалось, я знаю, куда ты идешь. Но теперь… – Мама сморгнула слезы. – После Ирана все изменилось.
Не все.
Я был геем еще до того, как поехал в Иран, просто не осознавал этого. И вернулся я точно таким же геем.
Но мама сказала:
– Вы с папой очень сблизились за эту поездку. И я так радовалась, потому что у меня сердце рвалось на части, когда я видела, как вы отдалились. – Мама прижала руку к сердцу. – Но пока папа тебя обретал, я тебя теряла. Это больно.
Признаться, я никогда не задумывался, как чувствовала себя мама из-за того, что мы с папой стали командой.
Меня обожгло стыдом.
– Прости, мам.
– Не надо. Я веду себя эгоистично.
– Нет. Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя лишней.
– Я просто по тебе скучаю. Скучаю по нашим прежним отношениям. – Мама потянулась к прикроватной тумбочке, на которой стояла упаковка бумажных платочков.
– Держи. – Я передал ей коробку.
Мама высморкалась и вытерла нос.
Я тоже взял салфетку и вытер глаза.
– Прости, пожалуйста, – повторил я.
– Не надо извиняться. Такое случается, когда дети вырастают.
Но я не хотел, чтобы это случилось.
Не хотел, чтобы мы с мамой отдалялись.
– Я не хочу тебя терять.
– И ты меня не потеряешь. Никогда. Обещаю. – Мама вздохнула. – Дарий, я люблю тебя. Всего, целиком. Не нужно думать, что какую-то часть тебя я не принимаю.
– Знаю, – сказал я.
И всегда должен был знать.
Мне стало ужасно неловко, что у меня вообще возникали подобные мысли.
– Я просто боялся.
– Чего?
Я посмотрел на руки и потер подушечкой указательного пальца бирюзовый ноготь на большом.
– Не знаю.
Как объяснить человеку: ты боишься, что тот, кого ты любишь, вдруг перестанет тебя любить?
Но мама спросила:
– Ты поэтому до сих пор не сказал Маму?
Может, она все-таки понимала.
Может быть.
– Не хочу, чтобы она во мне разочаровалась.
Мама сжала мое лицо в ладонях.
– Дарий, ты никогда ее не разочаруешь. Ты лучший мальчик в мире, ты знаешь об этом?
Я покачал головой.
– Я не такой.
– Ты именно такой.
– Нет.
– Почему ты так говоришь?
– Потому что я эгоист.
И я рассказал маме о Тренте и о Чипе.
О том, как Чип признался мне в своих чувствах.
И попросил прощения за все – а я его не простил.
– Сухраб говорит, что друзья прощают друг друга. Но что я могу сделать, если лучший друг Чипа поставил перед собой цель превратить мою жизнь в кошмар? И Чип раньше тоже в этом участвовал. А теперь заявляет, что я ему нравлюсь? – Я покачал головой. – Что мне делать?
Мама долго не сводила с меня взгляд.
– Какой ты еще все-таки юный.
Это прозвучало так, будто раньше мама об этом не догадывалась. Будто невероятно чудесно быть юным и злиться на единственного человека, претендующего на роль твоего лучшего друга по нашу сторону нулевого меридиана.
– Когда ты молод и тебя переполняют эмоции, бывает сложно правильно их выразить.
– Значит, я, по-твоему, должен его простить?
– Этого я не говорю. Но в молодости люди склонны совершать ошибки. К счастью, большинство это перерастают. Чип по-прежнему тебя дразнит?
– Нет.
– Плохо с тобой обращается?
– Нет. Он нормальный. – Я вспомнил, сколько раз Чип помогал мне с учебой. Приглашал к себе в гости. Доверял присматривать за Эви. – Чип хорошо ко мне относится. Но все равно дружит с Трентом.
– Ты не можешь контролировать, кто с кем дружит, – сказала мама. – Особенно если учесть, что они теперь семья.
– Да я и не хочу его контролировать. Это даже звучит стремно. Но я… Не знаю, смогу ли я когда-нибудь доверять Чипу.
– Ты говорил ему об этом?
– Я не знаю как.
– Дарий, ты заслуживаешь, чтобы люди в твоей жизни делали тебя счастливым. Несмотря ни на что. Помни об этом. Хорошо?
– Я постараюсь.
– Я не прошу тебя простить Чипа. Но он кажется мне хорошим другом. И я бы не хотела, чтобы ты ставил на нем крест, если не до конца уверен, что это необходимо.
– Так что же мне делать?
– Решать тебе.
Утром мама собрала семейный совет.
За всю историю своего существования – восходящую к тевтонским корням в разделенной Германии с папиной стороны и наследием каменной колыбели Йезда с маминой – Келлнер-Бахрами никогда не собирались на семейный совет.
Мы ступали на неизведанную землю.
Мама встала пораньше, чтобы приготовить большую фриттату [21]. Я сократил пробежку, чтобы помочь маме нарезать апельсины и яблоки. Потом заварил большой чайник персидского чая, а мама поставила на стол блюдо с печеньем, купленным у девочек-скаутов на ежегодной распродаже.
Пока мы ели, папа объявил, что ему нужно съездить в Лос-Анджелес еще раз, но всего на два дня, чтобы передать дела. И от работы в Арканзасе он тоже откажется.
А я рассказал о нас с Лэндоном.
– Но мне нравился Лэндон! – воскликнула Лале.
– Мне тоже. Но… Иногда просто ничего не получается, – сказал я.
– И кто теперь будет твоим парнем?
– Думаю, никто. У меня впереди последние матчи сезона. Надеюсь, к его завершению я уже найду новую работу. И смогу набрать дополнительных смен, чтобы вам помогать.
– Это ненадолго, – сказал папа. – А потом будешь откладывать на будущее. Независимо от того, пойдешь ты в колледж или нет. Договорились?
– Договорились.
Лале рассказала всем о космическом проекте для школы. Она получила за него золотую звездочку – высшую награду от мисс Шах – и завела новых друзей.
– Дедушка Авана из Индии, – объяснила она. – А Индия – почти сосед Ирана. Он туда летает каждое лето.
Я был рад, что у Лале появились друзья.
И что моя сестра снова улыбается.
Бабушка с бабулей объявили, что возвращаются домой.
– Мы и так у вас задержались, – сказала бабушка.
А мама сказала:
– Да нам только в радость.
И это был таароф наивысшего уровня, если таарофы вообще распределялись по уровням.
Дом едва не гудел от разлившейся в воздухе странной энергии.
Рождалось новое будущее.
Я помог бабушке собрать вещи: складывал штаны, кофты и разбирал носки по парам, пока она паковала «неприличности».
Серьезно.
Она так и сказала:
– А я займусь неприличностями, – словно все так называли свои трусы и лифчики.
Хотя бабушка, наверное, называла последние «бюстгальтерами».
Я улыбнулся.
– Радуешься, что мы уезжаем? – спросила бабушка.
– Нет. Просто подумал кое о чем смешном.
Бабушка подняла бровь и внимательно на меня посмотрела.
– Думаю, это к лучшему. Твой отец скорее пойдет на поправку, если нас не будет рядом.
– Почему ты так
