дни, когда просто нужно поплакать. Это даже полезно – со слезами выходят гормоны стресса.
И вот еще что: когда плачешь, остальные пассажиры стараются держаться от тебя подальше. Гормоны стресса отталкивают других людей, как будто ими можно заразиться.
Сомневаюсь, что мне доводилось причинять кому-то такую боль, как Лэндону.
И я себя за это ненавидел.
А еще сильнее ненавидел за то, что ничуть не жалел о случившемся.
Наверное, со мной что-то было не так.
Со мной много чего было не так.
Когда я открыл гаражную дверь, то обнаружил за ней папину машину.
В жизни так не радовался при виде папиной «ауди».
Я скинул кроссовки, даже не развязав шнурки, и вбежал в дом.
– Папа?
Но на кухне было пусто. Лале сидела в гостиной; свернувшись клубочком в уголке дивана, она читала огромную книгу.
– Привет. В гараже стоит папина машина.
– Он наверху, – прошептала Лале.
Я опустился на колени и тихо спросил:
– А почему мы шепчем?
Лале даже не подняла на меня глаз. Уголки ее рта поползли вниз, а нижняя губа чуть задрожала.
– Не знаю.
Обычно Лале не скрывала, что ее тревожит.
Во всяком случае, от меня.
– Я поднимусь к нему, ладно?
– Хорошо.
Но дверь в родительскую спальню была закрыта.
Я постучался.
– Эй, есть кто-нибудь?
Мама приоткрыла дверь так, что было видно только ее лицо.
– Привет. Папа здесь?
– Он в душе.
Как только она это сказала, в ванной зашумела вода.
– А, понятно.
– Он скоро спустится.
– Все в порядке?
– В полном, – ответила мама, но я не был уверен, кого она хочет в этом убедить – меня или себя.
– Я купил чай, который ты просила. Заварить?
В кризисные времена единственное, что у меня хорошо получалось, это заваривать чай.
– Конечно.
Примерно через десять минут на лестнице послышались шаркающие шаги.
Стивен Келлнер никогда не шаркал.
Я чуть не опрокинул стул, выбегая в гостиную ему навстречу.
– Привет, сын. – Папа заключил меня в объятия, как только я оказался в зоне досягаемости.
Я обхватил папу руками и положил голову ему на плечо.
И сразу заметил, каким оно стало костлявым. Как будто папа сильно похудел.
Сколько я себя помнил, Стивен Келлнер всегда был одного веса и размера.
И меня это жутко раздражало, поскольку мой собственный вес постоянно менялся, причем в бὀльшую сторону.
Папина борода отросла еще сильнее. Она стала каштановой, куда темнее волос у него на голове, которые теперь отросли так, что задевали кончики ушей, и казались темно-золотыми.
Когда я раньше обнимал папу, то чувствовал, что он меня держит.
Но на этот раз я его держал.
– Пап? – Мой голос увяз в папиной рубашке.
Он положил руку мне на затылок и тихонько покачал, словно баюкая.
– Я рад, что ты дома.
– Я тоже рад.
Пока папа пил чай, я внимательно его разглядывал. Очень внимательно. Темные круги под глазами. Поникшие плечи.
– Становится хуже, да? – спросил я.
Папа со вздохом кивнул.
– Просто тяжело жить вдали от вас с Лале и вашей мамы.
– Но ты не обязан продолжать. Ты можешь вернуться.
– Не могу. Сын, нам нужны деньги.
– Я рассылаю резюме. И у меня есть сбережения. Позвольте мне помочь.
– Нет. Заботиться о вас с Лале – наша с мамой работа. А не наоборот.
– Но…
– Мы справимся.
– Но мы не справляемся. Ты выглядишь кошмарно. И ты нужен мне здесь. – У меня сорвался голос. – Пожалуйста, пап.
Он уткнулся взглядом в чашку и задумчиво покачал ее в ладонях.
– Ты тоже мне нужен. Ты, Лале и ваша мама. – Он прерывисто вздохнул и откашлялся. – Вы для меня – весь мир.
– Тогда брось эту работу. С нами все будет в порядке.
Папа засопел.
– Помнишь, что ты сказал мне тогда, в Иране? Что существует множество способов потерять человека, если в дело вмешалась депрессия?
– Помню.
– Ну так вот, я не хочу тебя потерять.
– И ты меня не потеряешь. Обещаю.
– Ладно.
Папа отхлебнул чай и глубоко вздохнул.
– Мне этого не хватало.
– Ага.
Какое-то время мы сидели, не говоря ни слова. Это молчание нельзя было назвать неловким, но на звание уютного оно тоже не тянуло.
– Лэндон со мной порвал, – сказал я. А потом добавил: – Или это я с ним порвал.
– Ох, сын. – Папа положил руку мне на затылок. – Мне так жаль.
– Мне тоже.
– Хочешь поговорить об этом?
– Не сейчас. – Я мотнул головой. – Мы можем еще вот так посидеть?
– Конечно. Или…
– Или что?
– Можем посмотреть «Звездный путь».
– Точно.
После «Звездного пути» мы поужинали, и папа пошел спать.
А я закончил домашку и тоже лег.
Мне было так грустно и тревожно, что я даже не стал «выпускать пар» перед сном.
И когда я уже почти заснул, прозвучал сигнал входящего вызова по скайпу.
Во всем мире только два человека могли мне позвонить.
Я выскочил из кровати, натянул трусы, футболку и подлетел к компьютеру.
Как я и надеялся, на экране подпрыгивала аватарка Сухраба – наша с ним фотография, точная копия той, что висела на стене у меня над кроватью.
Я плюхнулся на кресло и нажал «Ответить».
После установки связи экран на миг побелел – и я наконец увидел Сухраба, его улыбку и знакомый прищур.
– Привет, Дариуш!
– Привет, Сухраб.
Я едва не расплакался.
Едва.
Я был так рад его видеть, что боялся, губы навсегда заклинит в улыбке, и мне придется до конца дней своих ходить с перекошенным лицом.
Впрочем, это я бы как-нибудь пережил.
– Я не знал, куда ты пропал.
– Да, прости, но я должен был молчать, пока мы не уедем.
– Уедете? Куда?
Сухраб откинулся назад, и я наконец обратил внимание, что он не в своей комнате. Его окружали голые белые стены.
– Где ты? С тобой все в порядке?
– Я в Хаккяри, Дариуш. В Турции.
– Что?
– Мы с маман покинули Иран. Будем просить об убежище.
– Убежище?
У меня голова шла кругом.
– Вы станете беженцами?
– Да. Многие бахаи так делают.
– Боже мой, – выдохнул я.
Мой лучший друг стал беженцем.
– Я так за тебя беспокоился. Думал, случилось что-то плохое.
Или побег в другую страну можно считать «чем-то плохим»?
Что это значило для Сухраба? И для его мамы?
– Когда мы говорили в последний раз, ты подозревал, что у тебя депрессия. А потом пропал. И никто мне ничего не говорил. Я боялся, что ты…
У Сухраба вытянулось лицо.
– Дариуш, я никогда бы так не поступил.
– Иногда люди просто ничего не могут поделать.
Он тяжело вздохнул.
– Дариуш, честное слово, со мной все в порядке. Прости, что заставил тебя волноваться. Но мы
