этого.
– О господи. Возьми себя в руки, – выдыхает он.
Посмотрев в мамины глаза, я вижу, что она со мной согласна.
– Давай оставим его в покое на время, – тонким голосом говорит мама и уводит отца прочь.
Дышать становится легче, хотя бы на секунду, однако я понимаю, что вот-вот случится.
– Я не виноват, что он не может смириться. Кажется, никто из вас не понимает, насколько это важно. – Отец почти кричит. – Я стремился к этому всю жизнь.
– Можешь это пропустить, – говорит мама, чей голос окреп. К черту тревогу, она разозлилась. – Мы вместе уже семнадцать лет, и все в курсе, что ты любишь космос, но ведь ты ни разу не упомянул, что собираешься стать астронавтом, пока не кинул перед нами эту дурацкую папку.
Пользуясь случаем, я сбегаю к себе в спальню, но не успеваю закрыть дверь, как в коридоре вновь появляется папа.
– Постой!
Ладно, деваться некуда. Сделав глубокий вдох, я пытаюсь подобрать для него самые приятные слова, на которые способен.
– У меня сейчас нет времени за тебя порадоваться. Мне нужно почистить комментарии троллей к своему видео, плюс в понедельник начинается моя стажировка в «Баззфид» и нужно успеть заполнить формы. Давай поговорим позже.
– Кэл, ты не понимаешь, – вздыхает папа. Вид у него нервозный. – Нам некогда ждать, пока ты начнешь стажировку.
Всю комнату будто сотрясает удар, и энергия из нее куда-то испаряется. Мои ноги подкашиваются. Я чувствую, как ускоряется пульс, ладонь на ручке двери становится липкой, а дыхание – частым и поверхностным.
– Нужно начать собирать вещи сегодня же вечером, – продолжает отец. – Там для нас уже подготовили дом.
– Что ты…
– Мы переезжаем в понедельник.
Внутри меня будто что-то ломается. В прямом смысле (ладно, в переносном) я ощущаю, как один за одним отказывают внутренние органы. Мне остается лишь смотреть на отца, моргать и продолжать смотреть дальше. Затем тело на секунду обретает подвижность, и я делаю шаг назад. Этого достаточно, чтобы уцепиться за дверной косяк и захлопнуть дверь прямо перед самым носом отца.
Закрыв задвижку, я бросаюсь к наушникам. Нажимаю кнопку воспроизведения на кассетной деке и окунаюсь в поток музыки, отсекающей все крики, ожидания и мои собственные разочарования.
Я отгораживаюсь от всего этого мусора.
Как выясняется, всего лишь на несколько минут. На этот раз музыка не срабатывает. Я не могу сосредоточиться, песни сливаются в невнятный шум, заставляя меня напрягаться. Я злюсь и одновременно грущу, но не могу понять, какое из этих чувств способно быстрее выжать из меня слезы. Чуть было не начинаю плакать, но вовремя снимаю наушники, запрещая себе это сделать. Нельзя допустить, чтобы отец услышал.
Родители в соседней комнате возобновляют перепалку. Ну ладно, это не совсем перепалка. Скорее, обсуждение на повышенных тонах. Я слышу, как звучат какие-то цифры со словами вроде «грузчики» и «оплата», и понимаю, что в ближайшее время у них этот вопрос урегулировать не получится.
Тогда я достаю телефон и отправляю Деб сообщение:
«Можно я спущусь? Нужно вырваться отсюда хоть на минутку».
Она отвечает мгновенно:
«Да, мы слышали, как вы там грохочете. Дверь или окно?»
Я отправляю ей эмодзи с изображением окна и дважды проверяю, заперта ли моя дверь. Родители не стали бы возражать, если бы я просто спустился поговорить с Деб, это всего лишь этажом ниже, но видеть их сейчас – выше моих сил.
Представляю, как родители придут проверить, как я, и не услышат никакого ответа. Они подумают, что я их игнорирую, или, если им придет в голову использовать тот маленький золотой ключик над дверным косяком, обнаружат, что птичка вырвалась на волю. Тогда они хотя бы на пару секунд перестанут грызться и вздохнут в унисон: «Вот дерьмо». И на этот раз я не буду пытаться ничего делать, чтобы решить наши общие проблемы.
Наконец-то про меня вспомнят.
Я поднимаю оконную створку, а затем москитную сетку. Выбираюсь на пожарную лестницу и чувствую, как ветер пронизывает мое тело. Мне нравится это ощущение, освежающее и успокаивающее, поэтому я вольготно располагаюсь на сетчатом полу. Окидываю взглядом пейзаж внизу: прогуливающихся пешеходов, родителей с детьми и собаками, прочих горожан, спешащих домой, чтобы успеть поужинать до захода солнца. Велосипеды, автомобили, грузовики и кирпичные здания выстроились вдоль проспекта. Возвышающиеся чуть дальше деревья закрывают вид на кирпичные дома.
Возможно, я стою здесь последний раз.
Может быть, это мои последние выходные в Бруклине.
Добравшись до третьего этажа, я какое-то время медлю у открытого окна Деб. Прозрачные шторы задернуты, и я вижу сквозь них, как ее силуэт отчаянно мечется по комнате туда-сюда: наверное, она собирает грязное белье в корзину, чтобы я смог где-то присесть.
Я потрясенно отшатываюсь, будто меня ударили, и опираюсь на перила: ведь я собираюсь сказать своей лучшей подруге, что уезжаю – очень скоро и неизвестно насколько. Вероятнее всего. Если только не окажется, что папу кто-то по-крупному разыграл.
Деб раздвигает шторы, и у меня перехватывает дыхание. Она видит мое лицо – кажется, по нему струятся слезы – и удивленно открывает рот.
Грудь покалывает знакомая боль. Мне не впервой видеть у Деб такое выражение лица. Я и раньше давал ей поводы так на меня смотреть. В прошлом году я, в приступе паники, залез к ней в окно, чтобы порвать с ней отношения.
По какой-то причине я не стал успокаивать ее рассуждениями, что мы отдаляемся друг от друга, или смотрим в разные стороны, или хотим сосредоточиться на учебе и поискать новые варианты. Я заранее тогда отрепетировал все эти фразы.
Но Деб была моей девушкой… и лучшей подругой. Она не заслуживала столь жалких оправданий, поэтому я сразу перешел к делу:
– Я целовался с Джереми.
Мы поговорили об этом, и она – правда, спустя несколько месяцев – меня простила. Дело в том, что мысли о Джереми никогда меня не покидали. Долгое время он оставался для меня недосягаемым старшеклассником и я довольствовался Деб. К несчастью для нее, я обнаружил нечто большее, чем просто удовлетворение, когда утонул в его губах, ощутив на наших языках вкус светлого пива.
Я обрел пламя и страсть, которых мне так не хватало. Моя личность меняется чуть ли не с каждой минутой, но я знал, что я гей, – и Деб тоже это понимала. Дело не в том, что мне не нравились цисгет [8] -девчонки… Просто она не привлекала меня в том самом смысле, и после трех месяцев свиданий я захотел найти того, кто сможет меня заинтересовать. И нашел Джереми.
А две недели спустя Джереми нашел себе кого-то другого.
– Кэлвин? – Деб хватает меня за руку, притягивая ближе. – Заходи. Что… Вау, в прошлый раз, когда у тебя был такой вид, мне пришлось выводить тебя из панической атаки, чтобы ты мог со мной расстаться. Что происходит, детка?
Я едва дышу. Задыхаюсь, тону во всеобъемлющем розовом цвете комнаты Деб. Розовое кресло-мешок с
