глаза и, не сказав ни слова, поведать друг другу душевные волнения».
Не мог же Александр оказаться в темной и холодной пустоте совершенно один?
Таким романтикам, как наш герой, живётся очень сложно. Только представь: ты воздвиг собственный хрустальный мир; в солнечную погоду он, подмигивая бликами, переливается разными цветами, а в дождь забавляется с каплями, превращая на своих стенках их в тонких, прозрачных, тянущихся вниз змеек, которые, в свою очередь, начинают выяснять между собой же быстрее. Ты наслаждаешься своим творением, и в голову лезут «это все мое?», «как же я смог это выстроить?», «не могу поверить своему счастью…» – как вдруг раздаётся дребезжащий, оглушительный звук: стеклянные стены дворца дрожат от ударов, осколки потолка звонко бьются о пол, да с такой силой, что на нем разрастается трещина, похожая на пасть хищника, куда вскоре устремляется все, что тебе было дорого.
Кто же наносит столь сокрушительные удары? – низость и приземленность людей, которым ты решился доверить внутренний мир. И так происходит каждый раз, когда сталкиваешься с абсурдностью и жестокостью, кротко называя это уроком жизни. Масштабность личности заключается в том, с какой кропотливостью человек будет выковывать каждую деталь при строительстве очередного нового, маленького и хрупкого замка, понимая, что этот хрустальный дворец могут опять разрушить, если он осмелится раскрыть его, отдернув белое покрывало. Ужасно сложно начинать все заново, но кто оказывается выше этого тяжкого труда, в один момент выстраивает незыблемую хрустальную вселенную.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Знаете, я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его?
Достоевский, «Идиот»
«Какой вкусный чай! В нем едва улавливается вкус лимона. Вот интересно, сколько можно просидеть в таком уютном кресле с тёплой кружкой в руках, созерцая желтую массу, в которую окутаны почерневшие от влаги стволы деревьев? Особенно, если слушать воодушевляющую музыку» – в колонках играл Yung Lean “Eye Contact”. Александр чувствовал, как мелодия брала его душу за руку и ныряла в окно, где, расправив крылья, ритмичными звуками, точно взмахами, уносила к верхушкам деревьев. Там они весело перепрыгивали с крону на крону, как на жёлтых батутах, при этом иной раз так сильно ударяя по ним ногой, что листья мигом разлетались в разные стороны, будь то пух да перья из подушки. Когда музыка близилась к завершению, она, поддерживая руку в стиле кавалера на балах, отводила Александра назад в комнату, не роняя при этом ни слова; однако он каждый раз считывал с её губ «скоро повторим», и, пребывая в упоении, начинал предвкушать встречу вновь, как сладостно ждут её друзья после долгой разлуки. Питать любовь к музыке можно хотя бы только за то, что ей подвластно поднять планку эмоционального напряжения, увеличить накал переживаний в любых, каких бы то не было начинаниях: то завтрак покажется вкуснее, то прогулка ламповой, то книга глубже.
«В состоянии чувствительной заострённости человек то и дело находит в прозаичных моментах нечто душевное, поэтичное. Не значит ли это то, что именно предмет, который заостряет его чувствительность – и есть поэзия? Музыка, в которой мелодия и голос сливаются воедино, лелеет слух да устремляет ввысь, и в таком случае значение слов не имеет веса, если они не нарушают гармонию блаженного потока звуков… но иной раз поток мгновенно иссушается, находишь себя прибитым к земле низменными гвоздями – случается это оттого, что в сознание непроизвольно врезается смысл уродливых слов, в особенности если они произносятся на родном языке» – Александр глядел в раскрытое окно, наблюдая за тянущейся вдалеке полосой дыма.
«Удачность дня зависит от утреннего чаепития! – лицо его озарилось улыбкой. – А это забавное предположение. Возможно это и так, но все-таки немного наивно… – здесь наш герой, вспоминая минуту, добавил, – ах нет, лучше сказать – инфантильно. Да, инфантильно! Иной раз так и обнаруживаю оставшиеся частички милого детства. Я всегда рад таким находкам… и сейчас, чтоб продолжить приятное, пойду познакомлюсь со своим новым домашним питомцем! ».
Позабыв о живописном пейзаже за стеклом, а также вопросах им вызываемых, позабыв и все думы, он, как подобает истинному аристократу, не спеша поднялся из-за столика, поднёс полотенец губам, и после легкого соприкосновения, швырнул его обратно.
Когда Александр пришёл в коридор, то в измятом ботинке уже никого не оказалось. Долгие поиски привели его лишь к одной, однако очень важной улике: у ножек комода чернело перо. И распластавшись на полу, смотрел он в темную щель, откуда светился встречный взгляд птички. «Хо-хо, я тебя нашёл! Думал, я тебя не увижу? А вот и увидел! – какими бы ободрёнными возгласами он не начинал, совсем скоро тон просьбы сменил их. – Давай выходи, я тебя не обижу!.. ну выходи…».
Александр понял, что дело не простое – ему пришлось затаить дыхание, спрятаться за угол да замереть там. Как он и предвидел, послышалось шуршание, писк, вслед за которым показался клубок пыли с клювом. Наш герой позаботился снять объемное обмундирование со своего нового друга, по завершению чего слегка округлил щеки и подул на птенца, чтобы убрать остатки пыли, отчего последний сжался, напрягся, покосился и, сопротивляюсь не более секунды, свалился на бок. «Ха-ха, погляди вот так на тебя, точно можно уметь со смеху! – пытаясь встать на лапки, птенец крайне неловко покачивался. – Тебе, определённо, нужно набраться сил. Ладно, пойдём, дружок, я накормлю тебя… молоком! Ты же не станешь отказываться от молока?» – с таким намерением они побрели на кухню за утренним рационом. Спустя пару минут наш герой кормил пернатого из пипетки, временами помогая ему приоткрывать непослушный клюв. Птенец довольно мигал глазами, и будь у него губы, он наверняка бы улыбнулся.
Подумав немного над именем, Александр решил назвать его А́ргом. В воображении его сразу вспыхнула сцена: вот он возвращается домой, на пороге звонко кричит «Арги», «Арго» или же «Аргент»; и прилетает к нему чёрная птица, усаживается на плечо; затем ходит он по просторному дому дерзкими шагами в точности как пират по захваченному кораблю, так же надменно, как султанский царь по дворцу, и наконец, величественно, как всемогущий творец по собственному миру.
«Надо же купить ему домик. У него тоже должен быть свой уютный уголок, – думал он про себя, после чего продолжил уже вслух. – Так как ты будешь там жить, должен если не выбрать, то хотя бы присутствовать на месте выбора». Александру хотелось поглядеть да заодно показать своему пернатому другу дивный мир, ибо улицы в этот день были в особенности изумительны. На улице царила та самая пора, которую так часто описывали множеством живописных слов, что мне и не стоит даже пытаться обрисовывать её тебе. Стоит только сказать,
