и отличается чистотой нравственных суждений, что уже позволяло заниматься мировым судейством. Но отчего-то даже родня не воспринимала его всерьёз, не говоря уже об остальных жителях джунглей. «Они слушают лишь голос силы, и пока ты не владеешь им, грош тебе цена», — разочарованно думал о своём окружении Антонио. «Никакая добродетель не имеет влияния без увесистого камня за пазухой», — также думал он, поражаясь своей проницательности. Никто не сможет оценить его по достоинству, пока жилы его не наполнятся силой, способной свалить на бок слона. К этому он и стремился.
В итоге, оглядев мир, юный примат решил для себя, что нет ничего страшнее и величественнее пламени огня. Ещё детёнышем он и его стая бежали от лесного пожара. Тогда он не почувствовал ничего, кроме ужаса, но, вспоминая теперь те дни, он ощущал восторженное почтение. Казалось, нет конца огненному гневу — ни вдаль, ни вширь. Чёрные тучи гари заволокли небеса, а всё живое в беспамятстве бежало прочь, не разбирая дороги. Огненный бог не имел жалости и избирательности — всё, что могло гореть, обязано было сгореть. Никаких компромиссов, никакой уязвимости. Всё живое потеснится или же исчезнет с лица земли.
Так Антонио стал поклоняться огню. Он не ждал от своего бога взаимности, ведь понимал, что огонь зол и не отвечает на мольбы. По той же причине он не старался походить на него. Для него живое пламя было напоминанием о такой силе, какую бы он жаждал заполучить однажды — непререкаемую силу, столь могучую, что не требует постоянного подтверждения. Даже самый влиятельный тигр неизменно падает под силой сна или сдаётся на милость своей старости. Никто и не тешит себя мыслью о том, что подобный противник ему по зубам — вот это сила! Время, притяжение, боль, голод — это силы, не терпящие возражения. Все они вызывают уважение. Но Антонио для себя выбрал огонь.
Вот поэтому он приходил почти каждую ночь на вершину холма, чтобы с безопасного расстояния полюбоваться на огонь, а также понаблюдать за его служителями — людьми. Отчего-то огонь сделал этих безволосых своими избранниками, и Антонио решительно не понимал почему. Сами по себе люди были слабы и неприспособлены. У них не было шерсти, они мёрзли по ночам и перегревались днём. У них не имелось ни клыков и когтей для нападения, ни рогов или панциря для защиты. И тем не менее огонь выбрал их своим народом. Огонь не жёг их поселения, готовил для них пищу, рассеивал ночную тьму. Но более того, огонь одарил слабых людей совершенным оружием, с которым они стали сильнее всех в джунглях. Палки из блестящего камня, что извергали огонь на большом расстоянии. Небольшое пламя вырывалось с конца волшебного шеста, и любой враг, на кого направлялся шест, тут же валился замертво. Благодаря огню люди вели сытый и безопасный образ жизни. Но более они ничем примечательны не были. Целыми днями они ковырялись в земле или мастерили какие-то штуки безволосыми руками. Окажись огонь в лапах Антонио, он совершал бы с его помощью куда более великие дела. Наверное, бог ярости попросту не знал о его существовании, иначе совершенно точно сделал бы его своим принцем.
Очень скоро судьба сведёт их вместе — в этом Антонио не сомневался. А пока стоило запастись терпением. Молодой шимпанзе какое-то время смотрел сквозь ночь на яркие огоньки, тут и там горящие в людской деревне. Он пытается вникнуть в его суть, узнать секрет могущества, сокрытого в нём. Вскоре Антонио услышал подозрительный шелест кустов невдалеке и, с ужасом выглядывая леопарда, забрался на ближайшее дерево и, скача по веткам, бежал прочь. Ловко перескакивая с дерева на дерево, он думал лишь о том унижении, какое испытывает каждый раз после любого испуга. Больше всего Антонио желал никого и никогда не бояться. И для этого ему нужен был огонь.
* * *
День был жарок, как никогда. Солнце занимало чуть ли не полнеба и обжигало нещадно. Стая пряталась в тени деревьев и в небольших оврагах, лениво пережидая самую жаркую часть дня. Даже самые стойкие и сильные члены стаи поднимали к небу усталые взгляды в надежде увидеть там облака, что смогут заслонить своими телами безжалостный золотой диск.
Все дела были отложены до вечера. Самки возились с малышнёй, самцы откровенно бездельничали. Несколько самок повели молодёжь к водоему, чтобы освежиться. Старшие повелели Антонио сопровождать группу. Антонио не терпел приказов и вообще болезненно переносил любое давление. Он считал себя выше этого. Вот если бы его попросили вежливо и с почтением — тогда другое дело. Он не лентяй и не вредитель, просто ждёт достойного обращения. Но он вынужден был подчиняться. Иначе придёт Диего и заставит его. Тогда унижения будет куда больше. Диего — несменный вожак стаи, огромная обезьяна с широкими мясистыми плечами и крепкими, словно камень, длинными узловатыми конечностями. Дважды Диего не повторял. Если ты не подчинялся, он неизменно применял физическую силу. С одинаковым хладнокровием он мог избить взрослого самца, покусившегося на его место, самку — за неисполнение хозяйственных обязанностей, а также подростка — за своеволие и вольнодумие. Это Антонио не раз почувствовал на собственной шкуре. Диего приходился ему отцом, и всё же Антонио ненавидел его. Остальные же члены стаи любили и уважали вожака. Старшие говорили, что одно лишь имя — Диего — залог покоя и порядка в их обществе. Диего на корню пресекал любые склоки, грозящие расколом и междоусобицей в стае. Он делал это грубо и далеко не всегда по справедливости, но уверенно и эффективно. Диего правил так, что одна его тень сделалась страшнее любого неудобства, любой обиды и потери. Двум рядовым обезьянам выгоднее было договориться хоть как-то между собой, чем если придёт Диего и неизменно сурово накажет всех правых и виноватых, и отберёт всё себе или же попросту уничтожит объект раздора. Антонио считал такую управу махровой тиранией, но прочие и слушать его не хотели. Несмотря на жесткость и твёрдость, Диего никогда не вмешивался в дела подопечных без очевидной необходимости. Любовь, обмен, дуэли — все, что наполняло жизнь обезьян, происходило естественно и само в себе. Воля Диего не довлела над желаниями толпы ровно до той поры, пока это не угрожало благополучию общему. Рамки дозволенного были довольно широки, и обыватели не чувствовали себя ущемлёнными. В то же время они точно знали, что их ждёт, если перегнуть палку, и оттого крупные смуты и беззаконие случались крайне редко. Имели место
