предоставить Фэй то, что она, кажется, полагала единственным своим болеутоляющим: одиночество, жизнь без него.
После месяцев раздумий он все-таки принял приглашение, поневоле признавшись себе, что на самом-то деле ему просто было невыносимо видеть самое желанное существо, какое он повстречал в своей жизни, по другую сторону неодолимой пропасти — он видел Фэй, но не мог ни обнять ее, ни прикоснуться к ней. Вот и представлял себе, что если отправится в Бэйцзин, сиречь Пекин, то узы, неразрывно связавшие его и Фэй, наверно, натянутся и, натягиваясь все туже, постепенно извлекут немую возлюбленную из безмолвных глубин, черных колодцев или где уж там она сидела в плену, недосягаемая для него.
Наряду с организацией долгосрочных заказных работ в мануфактурах Ливерпуля, Манчестера и Лондона важнейшие приготовления к путешествию в Китай включали в первую очередь точные указания, как и куда послать ему весть о возвращении Фэй, весть о том, какое слово она произнесла первым и какой фразой спросила о нем. Еще он оставил на Шу-лейн запечатанные письма. Эти свидетельства неизбывной тоски, желания и неугасимой надежды встретят Фэй, когда бы судьба,смягченная молитвами или жертвенными деньгами, ни отпустила ее вновь в лоно его любви.
Фэй и Абигайл. Когда при порывистом ветре флотилия с шуршанием проплывала средь раскинувшихся до горизонта рисовых чеков, будто лишь силою своих парусов тащила за собой по тучной земле исполинский плуг, и одна из джонок точнейшим маневром изменила позицию, ушла почти в самый конец вереницы судов, перед ним внезапно явилась та девушка; она стола у поручней скользившей мимо джонки, просто стояла, держась скрещенными руками за перила, и смотрела на него. В тот же миг из черной воды и колышущейся рисовой зелени взметнулась волна воспоминаний, теней, голосов, звуков и понесла Кокса против часовой стрелки, вспять во времени, в серый туман, где вновь ожило все утраченное.
Девушка была закутана в ярко-синий плащ, расшитый серебристыми листьями бамбука, черные волосы с помощью шпилек из стекла или горного хрусталя уложены в высокую прическу, и она не опустила глаз, когда скользнула мимо джонки Кокса, да так близко, что если бы сейчас они оба... если бы оба протянули руки, то соприкоснулись бы кончиками пальцев... нет, расстояние, наверно, было больше, определенно больше, но всякий раз, когда Кокс позднее вспоминал эту встречу, девочка-женщина приближалась и наконец очутилась так близко, что он вообразил, будто мог бы обнять ее через эту сверкающую в послеполуденном солнце, бегущую внизу полоску воды.
Правда, имя ее он узнает только грядущей многоснежной зимой, узнает наперекор всем препонам грозящих смертью запретов, что ограждали ее и ей подобных от любого прикосновения чужака. Звали ее Ань.
Уже в тот первый миг Ань показалась ему воплощением Фэй и Абигайл. Не то чтобы она внешне походила на его дочь или жену, хотя личико у нее было узкое, как у европейки, а глаза такие же светло-зеленые и внимательные, как у Фэй и Абигайл, да и волосы такие же черные. Сходство заключалось не в красках и не в формах, нет, но в своеобычном взгляде, в том, как эти глаза смотрели на него и как в них отражались надутый ветром парус, берег, простор неторопливо проплывающих мимо полей, — казалось, стоит этой женщине закрыть глаза, и все отражения, вещи и живые существа исчезнут... Да, в этом все дело, определенно в этом: взгляд ее был началом, от которого исходила каждая линия перспективы зримого мира.
Кто открывал такие глаза, мог ими создать или изгладить все, что видел. Коль скоро китайский император претендует на богоравность, тогда скользнувшая в тот вечер мимо Кокса девочка-женщина, что одним своим взглядом способна все оживить, а возможно, и вновь отправить в небытие, была небожительницей вроде Тянь Хоу, богини Южно-Китайского моря, о которой Кокс слыхал в последние недели на борту “Сириуса”: обретшая бессмертие девушка-рыбачка, она могла уберечь от гибели целые флоты и заставить расцвести даже смоленые корабельные мачты.
Так смотрела на него Абигайл. Фэй посмотрела на него из светлой зелени таких глаз и одной лишь бездонностью взгляда, где краски радужки искрились точно вростки в изумрудах, какие он, Алистер Кокс, самый знаменитый строитель автоматов за всю историю Англии, порою вставлял вместо глаз своим механическим творениям, — одной лишь бездонностью взгляда сделала его своим возлюбленным, мужем и отцом их единственной дочери, больше того, своим творением. Когда она опускала глаза или отводила от него взгляд, ему неизменно грозила гибель
3 Цзыцзиньчен, Пурпурный город
Покорствовал? Покорствовал ли Алистер Кокс жене? Фэй никогда не навязывала ему свою волю и ничего от него не хотела, во всяком случае ничего такого, чего сам Кокс жаждал ночь за ночью, и весь день напролет, и в любое время, когда бывал с нею. Фэй не хотела, чтобы он целовал ее, не хотела, чтобы обнимал, не хотела, чтобы он срывал с нее одежду и подминал ее под себя, как хищник подминает под себя добычу... И не хотела, никогда не хотела, чтобы он со стоном извивался на ней, пока она, охваченная яростью, болью и отвращением, не почувствует, как его семя изливается в глубину ее лона, как бьется о самое ее сокровенное (!), а затем бесформенной, водянистой нечистью вы ползает наружу, пачкая ее бедра и простыни.
И все же она преклонялась перед этим мужчиной, который мучил ее и боготворил, так он снова и снова шептал, вымаливая прощение, — преклонялась, видя его в окружении сверкающих механических творений и порой даже испытывала к нему что-то, для чего не ведала иного слова, кроме слова любовь.
Через три дня после своего семнадцатилетия в часовне, залитой трепетным светом сотен свечей и, точно корабль в пене прибоя, сплошь в белых хризантемах, белых гвоздиках и розах, Фэй стала женой хозяина своего отца. Ее, старшую из пятерых детей богобоязненной ткачихи и одноногого ливерпульского серебряника, который гордился, что при своем увечье нашел работу в мануфактуре “Кокс и Ко”, ни родители, ни жених не спросили, согласна ли она, просто назначили день свадьбы — самый счастливый день в ее жизни, как они сказали.
Когда Фэй была еще маленькая и нетвердо держалась на ножках в соломенных пантенах, Кокс иной раз подхватывал ее, высоко поднимал на вытянутых руках и отпускал, а после дивной секунды полета, смеясь, ловил восторженно верещавшую девочку, прижимал к себе и целовал в лобик. Он всегда высматривал Фэй, когда в своей ливерпульской мануфактуре проходил мимо станков механиков
