он не может поверить в то, что такова теперь его действительность. Он променял красавиц-любовниц на БиПАП. Это худшие моногамные отношения за всю его жизнь. И их невозможно разорвать. Существует опасность, что без использования БиПАПа во время ночного сна у него в крови скопится слишком много углекислого газа, а это может привести к повреждению головного мозга, удушью и смерти.
Он не хочет умирать.
Ричард несколько раз широко открывает и закрывает рот, с сожалением отмечая новый и безошибочный симптом: вялость нижней челюсти. Начинается. Как только за этим последует слабость, не будет никаких остановок, отступлений, только неумолимый, невидимый глазу спуск вниз, в паралич. Скоро у него отвиснет челюсть, по нижней губе будут безостановочно стекать ленточки слюны, он не сможет говорить. Ричард хмурится, воображая себе это весьма вероятное развитие событий, не поддающийся маскировке спектр эмоций от жалости до отвращения в глазах Карины, Билла и каждого постороннего при взгляде на него. Ему не хочется, чтобы даже рояль видел его таким.
Когда будет нанесено это очередное неотвратимое оскорбление? Завтра? На следующей неделе? В конце месяца? Этим летом? Ответ: да.
Ричард изучает свои руки, которые никогда больше не вернут себе знакомый ему вид, пальцы, которые обладали некогда отменной силой и ловкостью и которые полтора года назад отыграли восемьдесят семь страниц Первой симфонии Брамса, не допустив ни одной ошибки. Он скучает по тому времени, когда исполнял Брамса, сам кормил себя обедом и чесал себе нос, касался женщины, смешил Карину. Он просит прощения у своего любимого рояля за то, что бросил его, у Карины за то, что бросил ее, и вдруг ощущает, как на него рухнувшей на грудь бетонной плитой наваливается совокупный вес всего-всего, что он потерял.
И он не может дышать. Даже до упавшей на грудь плиты каждый вдох напоминал неудавшееся погружение в открытый океан: только хотел нырнуть поглубже, как внезапно случился отлив и он застрял на отмели, где воды по щиколотку. Теперь хватает ртом воздух, тонет на суше. Он чувствует всплеск адреналина, отчего срабатывает инстинкт «борись или убегай». Его жизнь в опасности. Воздуха, сейчас. И все же он не может убежать, не может бороться, не может сейчас втянуть в себя побольше воздуха. Пытается использовать следующий выдох, чтобы позвать на помощь, но лишь брызгает слюной. Карина пьет кофе в кухне, а к нему в гостиную без всякого предупреждения заглянула смерть.
Вдох. Выдох.
Тело словно заклинило, сухожилия и мышцы шеи судорожно сокращаются, бешено дрожа от напряжения. Каждый вдох — словно втягивание воздуха через тонкую забитую трубочку. Ощущение удушья. В горле, там, где должен струиться кислород, поднимается страх. Ричард сглатывает, давясь им.
Вдох. Выдох.
Мелкие глотки. Как же ему не хватает воздуха! Его клетки буквально изголодались по кислороду. Не сбивайся, дыши.
Ричард вызывает в памяти то, как тяжело ему давался рахманиновский Концерт для фортепиано № 3. Десять изматывающих часов каждый день, постоянная сосредоточенность, проигрывание фрагментов снова и снова, преодоление невыносимой физической боли и нервного истощения — пока он не смог исполнить все произведение по памяти без единой ошибки. Сейчас его упорство, его воля, его целеустремленность брошены на то, чтобы продолжать дышать.
Вдох. Выдох.
Теперь это его песня. Он больше не парализованное тело, не надрывающиеся легкие, не первобытный страх. Он станет инструментом дыхания.
Дыши.
Еще. Втягивай воздух. Теперь выталкивай его. Еще. Этого мало. Он обессилел. Задыхается. Без воздуха невыносимо. Он не справляется.
Несколько коротких и длинных месяцев тому назад играть на фортепиано для него было все равно что дышать. Сейчас дышать для него значит дышать. Его работа. Его цель. Его страсть. Его существование. Надо продолжать дышать.
Он не хочет умирать.
Карина ударилась в панику и позвонила в 911. Женщина с невероятно сосредоточенными голубыми глазами и выступающей родинкой цвета кофейного зерна над правой бровью интубировала Ричарда прямо в машине «скорой помощи». Сознание он не терял и все то время, пока она над ним работала, не спускал с нее взгляда. Введение эндотрахеальной трубки оказалось процедурой яростно быстрой и насильственной, однако огромное облегчение от движения воздуха в дыхательных путях быстро затмило неприятное, провоцирующее позывы к рвоте давление первых нескольких мгновений. Как только он попал в приемное отделение Масс-Дженерал, у него взяли кровь и сделали рентген грудной клетки, который показал пневмонию. Медсестра поставила ему капельницу с антибиотиками, сейчас он находится в отделении интенсивной терапии и вместе с Кариной ждет Кэти Девилло.
Карина стоит рядом, над ним, скрестив руки на груди и обхватив плечи ладонями, будто обнимая себя, и сосредоточенно его рассматривает, изучает, и это вызывает у него беспокойство, поскольку он ничего не делает. Она выглядит испуганной.
Бегущий по его венам раствор антибиотика холоден как лед. Разглядывая Ричарда как под микроскопом, Карина, похоже, не замечает, что его кожа покрылась мурашками. Хорошо бы она накинула на него тяжелое одеяло. Лицо зудит там, где проходящая через рот трубка зафиксирована пластырем, и Ричард хочет попросить Карину почесать это место. Пытается заговорить, но его попытка оказывается задавленной, задушенной, когда наталкивается на неприступную стену из твердого пластика, уходящую глубоко в горло. Он не может говорить. Смотрит широко раскрытыми глазами на Карину, разделяя ее страх.
При подключении к БиПАПу дышал он все-таки сам. Инициировал вдох, а устройство помогало ему, отслеживая, чтобы вдохи были глубокими, а выдохи полными. Наблюдая за тем, как поднимается и опадает его грудная клетка, Ричард понимает, что здесь его участия не предполагается. Аппарат вентиляции легких полностью выполняет за него всю работу. «Дышит» вместо Ричарда. В нем вспыхивает страх. Сердце колотится так, словно он бежит, спасая свою жизнь. При этом его дыхание остается ровным, словно оно никак не связано с испуганным сердцем и разгоняющейся по замерзшим венам кровью.
В палату заходит Кэти Девилло. На ней черные лосины, невзрачный мешковатый серый свитер, мягкий розовый шарф, никаких украшений, ни грамма косметики. Сегодня воскресенье. Он представляет себе, как она, устроившись на диване у себя дома, смотрела фильм на «Нетфликсе», когда получила вызов. Жаль, он не может попросить у нее прощения за то, что побеспокоил подобным образом. Кэти встает по другую сторону кровати, напротив Карины, и явно медлит, прежде чем заговорить. Рот ее сурово поджат. Глаза смотрят в глаза Ричарда, точно не желающие воевать бойцы.
— Привет, Ричард. Привет, Карина. Ну что ж… — вздыхает Кэти. — Вот мы и здесь. Мне надо о многом с вами поговорить. Готовы?
Никто не
