Со свойственным ему самомнением, которое не могла смягчить даже ирония, он ответил: "Я буду сильным и смогу управлять ситуацией как всегда".
Сидя в своем кресле и слушая, как Скорца делает перекличку, доставая бумаги из портфеля, положенного перед ним на стол главным церемониймейстером Наваррой, сурово нахмурившись и выставив вперед челюсть так, что казалось, как говаривала одна из его любовниц, будто все лицо "уехало" вперед, Муссолини и впрямь производил впечатление человека, способного управлять ситуаций. В отличие от других, одетых в черные "сахарки", Муссолини облачился в серо-зеленую форму фашистской милиции, призванную продемонстрировать его отчужденность и превосходство над остальными. Ведь он - Дуче. Стол, за которым сидел диктатор, заметно возвышался над остальными, служил той же цели. И над всем этим стояли привычки, отношения, воспоминания и страхи двух десятилетий фашистского режима. Человек, взиравший на остальных с высоты своего положения с необычайной свирепостью был - в глазах Боттаи - прямым воплощением фашизма.
И все же на Совете приняли меморандум об отстранении Муссолини от власти.
На следующий день состоялся его визит к королю.
После позднего ланча на вилле Торлониа, во время которого дуче проглотил лишь чашку супа, он надел темно-синий костюм, в котором собирался идти на аудиенцию. Секретарь сказал ему, что на вилле Савойя носят гражданскую одежду, что показалось подозрительным бдительной Ракель.
"Не ходи, Бенито, - умоляла его она. - Ему не следует доверять".
Этим утром в кабинете дуче Кларетта произнесла те же самые слова. "Я умоляла его не ходить, - сказала она Наварро, - но он не послушал меня".
Не послушал он и свою жену. У Муссолини вообще не было чувства опасности. Возможно, король и отберет у него звание главнокомандующего вооруженными силами, однако ничего более серьезного не случится. Около трех часов он подумал о предложении генерала Гальбиати ввести в Рим некоторые механизированные подразделения чернорубашечников, стоявшие в Браччиано. Но было слишком поздно. Дивизион "Гранатьери" уже получил от генерала Кастельяно приказ прибыть в Рим, а распоряжение Гальбиати, предназначенное чернорубашечникам перехватили.
Примерно в полчетвертого Гальбиати вышел из виллы Торлониа. Муссолини по-прежнему чувствовал себя абсолютно уверенно. Последнее, он чем он информировал Гальбиати, это о желании получить от короля согласие на назначение трех новых членов правительства.
В тихий и знойный воскресный вечер машина Муссолини выехала на по почти безлюдную улицу Салариа и, миновав открытые чугунные ворота, остановилась на площадке у портика перед виллой Савойя. Водитель Эрколе Боратто с удивлением отметил, что король в форме маршала Италии стоит на лестнице с сопровождавшим его адъютантом. Он сошел, чтобы приветствовать прибывших, улыбался и протягивал руки. Ни с чем подобным Боратто до сих пор не сталкивался. Король и Муссолини направились в виллу рука об руку. За ними шли адъютант и Де Чезаре; Боратто в это время отгонял, как обычно, машину за угол. Он увидел, как четверо мужчин вошли в виллу, и уселся в ожидании. В машине было нестерпимо жарко, однако, подобные встречи длились обычно не более четверти часа, так что он надеялся скоро вернуться домой. Ждать действительно пришлось недолго. К шоферу подошел офицер полиции, чье лицо показалось ему знакомым, и, наклонившись к окну, сказал: "Эрколе, тебя к телефону. И поторопись! Я пойду с тобой. Мне тоже надо позвонить".
Боратто вылез из машины и пошел вместе с офицером полиции, размышляя, кто бы это мог разыскивать его. К телефону на вилле Савойя его подзывали не впервые, однако, на этот раз он испытывал смутное беспокойство. Во дворе было гораздо больше карабинеров, чем обычно и все, кроме дуче, выглядели скованно и напряженно. Сам Муссолини, однако, оставался беззаботным и вел себя спокойно. На приветствие короля он не ответил, просто кивнул. Но, когда они направлялись в гостиную, слуга услышал вежливый спокойный ответ дуче на вопрос короля, не слишком ли жарко сегодня на улице? В гостиной он без лишних эмоций доложил о событиях, происшедших на заседании Великого совета накануне. Ссылаясь на разные статьи законов, сказал что не придает этому большого значения, так как голосование против него не имеет юридической силы. В этом он был вполне уверен.
"Я немедленно дал ему понять, - впоследствии рассказывал король, - что не разделяю его мнения, указав, что Великий совет государственный орган, созданный им самим, и его существование одобрено обеими палатами парламента. Следовательно, каждое решение, принятое Советом, не подлежит обсуждению".
"Мой дорогой дуче, - сказал Виктор-Эммануил, обращаясь к дуче, - Дела идут совсем не так хорошо. Положение очень серьезное. Италия лежит в руинах. Армия полностью деморализована. Солдаты не хотят сражаться. Альпийские бригады начали петь песни о том, что они не собираются идти сражаться за Муссолини". Он процитировал на пьемонтском диалекте слова одной такой песни, заканчивавшейся так: "Покончим с Муссолини, погубившим Альпини". Муссолини молча слушал.
"Итоги голосования в Великом Совете ужасны, - продолжал король. Девятнадцать голосов за предложение Гранди и среди них четверо обладателей ордена Аннунциата. Вы не должны испытывать иллюзий в отношении чувств Италии к Вам. В данный момент вы ненавистны всей стране. Я Ваш единственный оставшийся друг. Вот почему я говорю Вам, что волноваться о Вашей личной безопасности не стоит. Вас защитят".
Муссолини по-прежнему хранил молчание и когда король окончил свою речь, заявив, что очевидным преемником Муссолини станет маршал Бадольо, дуче внезапно сел, его лицо побелело от боли. Казалось, он больше не слушал слов короля о Бадольо, который "пользуется полным доверием в армии, а также полиции"". Муссолини механически повторил последние слова - "а также полиции", словно слышал звуки, но не понимал их значения.
"Тогда все кончено", - прошептал он. Как и король, дуче повторил эту фразу дважды.
Затем он встал.
"Если Ваше Величество так считает, - сказал он твердо, - я должен буду представить просьбу об отставке".
"Да. И я безоговорочно приму Вашу отставку с поста главы правительства".
"Вы принимаете решение, чреватое непредсказуемыми последствиями. Кризис данного момента заставит поверить страну, что мир близок, поскольку человек, объявивший войну, смещен. Удар по моральному состоянию армии станет ужасным... Кризис будет рассматриваться как триумф союза Черчилль-Сталин. Особенно обрадуется последний, который увидит в этом отступление противника, боровшегося с ним на протяжении двадцати лет. Я понимаю ненависть людей. Мне было нетрудно признать это на ночном заседании Совета. Никто не может править так долго и требовать от людей таких больших жертв, не вызывая при этом негодования. Я желаю удачи тому, кто возглавит правительство в такой момент".
Аудиенция была окончена. Король и Муссолини направились к двери. "Лицо Виктора-Эммануила, - вспоминал потом Муссолини, - пожелтело, и он сам, казалось, стал меньше ростом, чуть ли не вдвое". Король провел встречу "необычайно волнуясь... порой что-то нервно бормоча", то и дело кусал ногти, а его замечания по временам были просто "бессвязны". Однако адъютант, видевший, как Виктор-Эммануэль выходил из комнаты, где проходила аудиенция, не заметил никаких изменений во внешности и поведении короля. Да и Бадольо, который встретил его немного позднее, он показался "очень спокойным".
И хотя король, зная, какое мнение придавал дуче своей особе, заметил потом, что глава правительства выглядел меньше ростом, чем обычно, "как будто усох", сам Муссолини выглядел, однако, вполне нормально. Выйдя из гостиной, он протянул руку королю и Виктор-Эммануил, взяв её обеими руками, тепло пожал. Они вновь заговорили о гнетущей жаре, затем королю представили Де Чезаре, который ждал в передней вместе с полковником Торелья ди Романьяно, одним из приближенных короля. Муссолини принял свое смещение так же спокойно, как реагировал и на все предупреждения насчет намерений короля.
Очевидно, что несмотря на все полученные им тревожные сигналы, Муссолини так и не проникся сознанием грядущей опасности. Шок, вызванный результатами заседания Великого совета, внезапно уступил дорогу слепой уверенности. "Поведение моего отца в те дни, - вспоминала графиня Чиано, было совершенно непонятным. О подготовке переворота он знал за пятнадцать дней до его начала, однако не отнесся к этому с надлежащей серьезностью. Он думал, что достаточно поменять некоторых министров". Когда его предупредила жена, он внезапно разгневался и обозвал её интриганкой а предостережения Кларетты просто игнорировал. Когда Муссолини предупреждали Скорца и Гальбиати, он также не обращал на это особого внимания и не интересовался подробностями. Даже теперь, выйдя на ступеньки портика виллы Савойя, он так и не проникся чувством опасности. Дуче увидел, что его машина стоит не на обычном месте сразу за лестницей, а значительно дальше, на другой стороне аллеи. Слегка рассердившись, он направился к ней. В этот момент к нему подошел капитан карабинеров Виньери и, резко отсалютовав, сказал:
