приедет вообще?
План, придуманный им там, в лесу, когда они выбирались к людям, казался сейчас глупым и невыполнимым.
Тогда было всё просто. Выбраться из леса, продать камни и махнуть вдвоём на край света. Главное – дойти до людей. Остальное казалось легко достижимым.
Ещё чуть-чуть, и побегут они, взявшись за руки, по тёплому песку вдоль кромки океана, и прибойная волна будет ласково стелиться у ног. Они будут вдвоём, только вдвоём! Забудут, что с ними приключилось. А ночью, на широкой постели, на белых простынях, они будут любить друг друга долго и нежно, и занавеска на открытом настежь окне станет едва заметно колыхаться, напуганная прикосновением утреннего ветерка.
Он мечтал об этом там… когда бесконечно долго шёл по лесу, поминутно спотыкаясь о корни, стараясь не упустить из вида Верину спину, что мелькала за деревьями, впереди. И представлял, что не бесформенный грязный балахон колоколом болтается на ней, а тонкий белоснежный купальник едва прикрывает маленькую упругую грудь с чуть выступающими сосками и плотно охватывает бёдра, подчёркивая гибкую стройность её смуглого тела.
Но здесь было хуже, чем в лесу. В лесу можно было погибнуть, а здесь… не мог подобрать слов. Но здесь было хуже! Погибнуть нельзя, но и жить вот так одному – невозможно.
Он не может быть один. Зачем быть одному, скрываться от мамы, от всех? Что за дурь? Почему он должен это делать?
Почему она не поехала с ним?
Пусть она скорее приедет!
Поезд дёрнулся и встал. Дрожь пробежала по составу – лязгнули железные позвонки-вагоны. Вытянулся всем телом, замер, словно устало прилёг у перрона. Приехал.
Попёр народ к выходу, толкаясь, мелко семеня, выставив впереди себя чемоданы и сумки. Свет в вагоне наконец зажгли. Лица серые, напряжённые.
Он не спешил. Незачем. Приехал.
Шёл по пустому вагону. Железная коробка тамбура. Проводница возле распахнутой двери в сером форменном плаще.
– Ну спасибо! Довезли с ветерком, – не мог пройти мимо просто так, хотелось остроумно пошутить, но в голову ничего путного не лезло.
Та молча смерила его неприязненным взглядом, мол, проходи, бродяга.
Улыбнулся широко и весело – плевать! Я – дома!
Стоял на перроне, вдыхал запах вокзала, замешенный на пыли, дыме, железе и машинном масле. Мимо густой шаркающей толпой шли люди. Свет, льющийся из окон вагонов, выхватывал из темноты озабоченные лица.
Его вдруг охватила весёлая презрительная злость.
Идёте? Хотите поскорее забиться под крышу, под одеяло, сожрать свой ужин? Да что вы видели в этой жизни? Вы видели тайгу? Умирали от голода? Замерзали? В вас стреляли? Может быть, вы летали на самолёте, набитом оленьими тушами, или задыхались от холода в воде, переплывая реку? Да вы ничего не видели! Вы влачите свою кургузую жизнь, не понимая, что просто существуете, а не живёте. Настоящая жизнь не здесь, и я её видел. Я, а не вы!
Шёл по перрону лёгкий и свободный, не спеша, засунув руки в карманы.
Я вернулся! Сколько меня здесь не было? Месяц? А будто год прошёл…
Вера. Как она там? Наверное, ещё сегодня отлёживается у Будулая. А завтра – снова в тундру?
Вдруг окатило холодом и повисшей в воздухе моросью. Замелькали ветки перед лицом. На мгновение всё вокруг стало зелёным. Почувствовал, как хлюпает вода в сапогах, как паутина липко и щекочуще легла на лицо. Машинально провёл рукой, стирая и паутину, и навалившийся морок.
Вера! Ей надо быть сейчас здесь. Надо быть вместе!
Она же совсем не сильная, маленькая.
Улыбнулся, вспомнив беззащитную голую спину с прилипшими комочками мха, как смешно приговаривала своё «са́ма», когда волновалась.
Она приедет!
Площадь между Ярославским и Ленинградским. Сверху – ночная влажная темнота валится, а внизу – ларьки, ларьки, ларьки. Освещены ярко. Выплёскивается товар на тротуар, болтается пёстрая одежда на вынесенных наружу вешалках. Шаурмой пахнет и ещё какой-то дрянью. Музыка орёт – «Агата Кристи» своего «Геолога» наяривает.
Растекается народ между ларьками, толкается, протискивается, глазеет на заморский ширпотреб.
Монументально высится, чуть в стороне, тёмный куб здания метро. А перед ним – последний кордон, который нужно преодолеть, если хочешь попасть внутрь – шеренга бабушек со всякой снедью в руках, у тех, кто порасторопнее, разложена на перевёрнутых картонных коробках. Набор стандартный и убийственно простой – хлеб, колбаса, кефир, жареная курица, на которую даже смотреть не стоит, варёная картошка, пиво и палёная водка под полой. Стоят насмерть! Не сдвинуть! Вот он – малый бизнес без прикрас.
А вон и проститутки, в лёгких курточках нараспашку, юбки короткие, словно трусы, метнулись от одного угла здания к другому. Следом мелкий приблатнённый в спортивных штанах с белыми лампасами – перегоняет с места на место, будто овец пасёт. Страшные ведь… слов нет. Это сколько же надо выпить, чтобы на такую позариться.
Менты. Двое, в стороне… Красавцы! Расхристанные, глаза стеклянные – ничего не плещется. Наблюдают, ждут. Физиономисты. Гиены или грифы. Сейчас выдернут из толпы того, кто отбился, растерялся, ослаб – вот им и займутся. Обчистят подчистую, хуже бандитов.
Но это всё знакомое, не страшное. Ну, остановят менты, спросят документы. Так здесь у трети документов нет. А потом, поговорить, объяснить всегда можно… Они всё чувствуют, понимают, с кого можно влёгкую взять, с кого – нет. Друзьям позвонить на крайняк – приедут, выручат. Нет, не станут связываться, время терять. Да и взять с меня нечего.
Как же всё знакомо. Страшное по своей сути людское месиво, но если знаешь правила, по которым живёт это болото, то существовать в нём вполне возможно. Вокзал и иже с ним – приближённая модель любого большого мегаполиса, а уж Москвы-то и подавно. Главное, чётко представлять своё место в этом людском вареве.
Как Вера в этом месиве? Сможет вжиться или потеряется? Может, не надо сюда? Это ведь не её место…
Начал накрапывать дождь – летний, лёгкий, московский. Не опасный, не то что там… Там – любой дождь заставлял искать укрытия. Промокнешь – сушиться негде, хорошо, если костёр. Если – нет, то так в мокром и ляжешь, собой одежду сушить будешь. Околеешь ночью. А здесь? Здесь хочешь, пережди вон под козырьком или иди, подставляя лицо каплям – домой вернёшься, в сухое переоденешься. Благодать!
Площадь трёх вокзалов маслянисто блестела мокрым асфальтом под фарами машин, что медленно двигались в пробке. Здания, витрины магазинов светились окнами.
Под землю, в метро – не хотелось. Пьянило чувство свободы и безопасности. Хотелось идти по освещённой улице, подставляя лицо дождю. И не хотелось никому
