- Нина! Нина, куда же ты подевалась?
Над подъездом кинематографа вилась и блистала огненная реклама, со скрежетом тормозили трамваи, весело сверкали огромные витрины гастрономических магазинов...
- Живет наш городишко, а, товарищ начальник? - спросил Бочков.
- Поживает помаленьку, - озабоченно ответил Лапшин.
Несмотря на то что он уже дважды дергал поводок сирены, регулировщик не давал дорогу.
- И не даст! - сказал Бочков. - Хозяева нового мира идут.
И действительно, под грохот дюжины барабанов Невский пересекали пионеры. Их было много, отряд шел за отрядом, барабаны мерно и в то же время возбужденно выбивали и чеканили шаг. Ощущение предпраздничного, мирного и спокойного города вдруг с такой силой охватило Лапшина, что он с трудом представил себе, куда и для чего спешат через этот город его две машины с вооруженными людьми и что предстоит этим людям делать через какой-нибудь час, и, представив, озлобился. Все было просто и ясно - под грохот барабанов шли дети с какого-то своего праздника, в театрах люди жадно смотрели на сцену, в Филармонии слушали музыку, в кино следили за тем, что происходит на экране, в квартирах накрывали столы, а здесь...
- Эх! - громко и огорченно произнес Бочков, не дав Лапшину додумать, но чувствуя, вероятно, то же, что и он.
- Чего, Николай Федорович?
- Да так, товарищ начальник, - с сердцем сказал Бочков, - надоели мне жулики. И что только корысть с людьми делает! Ради чего? Ведь все едино в миллиардеры у нас не пробьешься - так за каким же бесом?
- Именно, что за бесом!
Пионеры прошли, и сразу же Лапшин стал обгонять автомобили, автобусы и трамваи. Василий сзади все рассказывал про попадью с работником, и Побужинский восхищенно спросил:
- На том и порешили?
- Точно. Договорились - и в овин...
- А поп? Слышал или не слышал?
- Да погоди ты с попом. Ты дальше слушай. Вот, значит, попадья...
- Будет вам! - строго сказал Лапшин. - Нашли смехоту...
Окошкин помолчал, потом сзади опять послышался сдавленный смех. Проехали Фарфоровый завод, Щемиловский жилищный массив. С Невы хлестал ветер, морозный, порывами.
- А наши едут? - спросил Лапшин.
- Едут! - с готовностью ответил Василий и опять зашептал Побужинскому: - Тогда работник этот самый берет колун, щуку - и ходу в овин. А уж в овине, конечно...
Лапшин остановил машину возле каменного дома, вылез и пошел вперед. Бочков свернул на другую сторону переулка. Окошкин и Побужинский, словно посторонние, шли сзади. Оглянувшись, Иван Михайлович увидел, что вторая машина уже чернеет рядом с первой.
Мамалыга гулял на втором этаже в деревянном покосившемся доме, открытом со всех сторон. Несколько окон были ярко освещены, и оттуда доносились звуки гармонии и топот пляшущих.
- Обязательно шухер поднимут, - сказал Лапшин, дождавшись Бочкова. - Ты со мной не ходи, я сам пойду!
Бочков молчал. По негласной традиции работников розыска, на самое опасное дело первым шел старший по званию и, следовательно, самый опытный.
- Обкладывай ребятами всю хазу! - сказал Лапшин. - Если из окон полезут, ты тово! Понял?
Из-за угла вышли Окошкин, Побужинский, Криничный, еще трое оперуполномоченных и курсанты.
- Ну ладно, - сказал Лапшин, посасывая конфетку. - Пойдем, Окошкин, со мной.
Они пошли по снегу, обогнули дом и за дровами остановились. Звуки гармонии и топот ног стали тут особенно слышны.
- За пистолет раньше времени не хватайся, - сказал Лапшин. - И вообще вперед черта не лезь.
- А что это вы сосете? - спросил Василий.
- Мое дело, - сказал Лапшин.
Он вынул кольт, спустил предохранитель и опять сунул в карман.
Подошли два уполномоченных, назначение которых было - стоять у выхода. Лапшин и Окошкин поднялись по кривой и темной лестнице на второй этаж. Здесь какой-то парень тискал девушку, и она ему говорила:
- Не психуйте, Коля! Держите себя в руках! Зараза какая!
Они прошли, и Лапшин отворил дверь левой рукой, держа правую в кармане. Маленькие сенцы были пусты, и дверь в комнату была закрыта. Лапшин отворил и ее и вошел в комнату, которая вся содрогалась от топота ног и рева пьяных голосов. Оба они остановились у порога, и Лапшин сразу же узнал Мамалыгу его стриженную под машинку голову, большие уши и длинное лицо. Но Мамалыга стоял боком и не видел Лапшина. Любезно улыбаясь, он разговаривал с женщиной в красном трикотажном платье. Вася сзади нажимал телом на Лапшина, силясь пройти вперед, но Лапшин не пускал его.
Гармонь смолкла, и в наступившей тишине Лапшин вдруг крикнул тем протяжным, все покрывающим, хриплым и громким голосом, которым в кавалерии кричат команду "По коням!":
- Сидеть смирно!
Из его рта выскочила обсосанная красная конфетка, и в ту же секунду Мамалыга схватил за платье женщину, с которой давеча так любезно разговаривал, укрылся за нею и выстрелил вверх, пытаясь, видимо, попасть в электрическую лампочку.
- Ложись! - покрывая голосом визг и вой, крикнул Лапшин. - Не двигайся...
Мамалыга выстрелил еще два раза и не попал в лампочку. Женщина в красном платье вырвалась от него и покатилась по полу, визжа и плача. Мамалыга стал садиться на корточки, прикрывая локтем лицо и стреляя вверх.
- А, свинья! - сказал Лапшин и, не целясь, выстрелил в Мамалыгу. Василий в это время прыгнул вперед и, ударив кого-то в сиреневом костюме, покатился с ним по полу.
Слева еще кто-то выстрелил в Лапшина, он услышал только короткое цоканье пули возле себя. Сзади тяжело навалился на него Криничный, стараясь оттереть начальника и самому вырваться в бой. Почти тотчас же вылетело окно - это Бочков, приставив лестницу снаружи, вместе с Побужинским били из маузеров по засевшему за комодом Мамалыге. Внезапно он поднялся во весь рост, кинул к ногам Лапшина пистолет и крикнул:
- Сдаюсь! Стрелять нечем! Берите Мамалыгу, давитесь...
Шагая через лежащих и глядя прямо в глаза Лапшину, он дал себя обыскать. Из его шеи и из правой руки лилась кровь. Пока Бочков обыскивал, Мамалыга, дергая щекой, осведомился:
- С кем, так сказать, имею честь?
- Лапшин моя фамилия, - сказал Иван Михайлович, - Лапшин, запомните, Зубцоа. - И быстро шепотом спросил: - Где Корнюха?
Зубцов-Мамалыга таким же шепотом ответил:
- Святой крест, не знаю. Должен был прийти, да, видать, испугался чего. А я, гражданин начальник, совершенно ни при чем.
Лицо у него было серое, он понимал, что его ждет. И, когда они выходили, он все-таки попытался вырваться, но Бочков и Криничный быстро втолкнули его в машину, а Василий Никандрович Окошкин сказал угрожающе:
- Ну-ну! Гроза морей чертов! Еще брыкается!
В драке Васе разорвали губу, он сплевывал кровь и злился.
- Здорово досталось? - спросил у него Кадников.
- А я в вашей чуткости не нуждаюсь! - угрюмо ответил Вася.
Все вышло иначе, чем он думал: стрелять ему на пришлось, человек в сиреневом костюме, про которого Окошкин думал, что это главный, оказался случайным собутыльником одной из женщин, и рана была не рана, только говорить было больно, "маленько рот разорвали", как выразился Бочков...
В Управлении Криничный сразу занялся допросом Зубцова-Мамалыги. Бочков пошел к Митрохину "поднимать" старое дело Жмакина - братьев Невзоровых, а Лапшин, чувствуя себя невероятно усталым, неудобно прилег на узенький клеенчатый диванчик, что стоял у него в кабинете, и подумал о том, что хорошо бы задремать и вскочить от телефонного звонка Катерины Васильевны. Но задремать после всего нынешнего напряжения ему, конечно, не удалось, и Балашова не позвонила. Телефон, впрочем, позвонил, и Иван Михайлович сразу узнал голос начальника.
- Подразобрался там с Демьяновым? - спросил Баландин.
- Не успел, только что с операции, товарищ начальник...
- А ты постарайся, Иван Михайлович, - попросил Баландин, и Лапшин с удивлением услышал свою собственную интонацию, когда он уговаривал Бочкова постараться с делом Невзоровых - Жмакина.
- Что молчишь? - спросил Баландин, и по его голосу Иван Михайлович понял, что он улыбается.
- Так, ничего. Будет выполнено, товарищ начальник...
В столовой он съел две порции биточков по-казацки, выпил бутылку "Ессентуков" номер 17, внимательно при этом прочитав на этикетке, от чего они помогают, и, подивившись на противный вкус воды, такой удивительно целебной, вернулся к себе и вызвал Демьянова "для беседы".
В АПРЕЛЕ
Митрохин
Прикрыв глаза ладонями, Иван Михайлович почти не слушал. Он отлично все знал, но сейчас ему нужно было задать неожиданный для них вопрос о Жмакине, и поэтому он терпел.
Братья Невзоровы говорили, перебивая друг друга, стараясь выслужиться перед следствием правдивостью и полнотой показаний, припоминая никому не нужные подробности и уличая друг друга в неискренности. Они даже планчик нарисовали с рельефом местности, как шли туда к болоту, где произошел "трагический выстрел", и как потом они убегали, чтобы не слышать стонов и криков ползущего Самойленко. Кричал он долго, и, несмотря на шум дождя, крики были явственно слышны много времени спустя.
