будут наблюдать, как, после чувств, распадается тело. Будут вместе проводить свободное время, вместе ходить в лес, каждый шаг документируя дешевой цифровой мыльницей; они — самые преданные посетители всяких культурных мероприятий, они составляют значительную часть публики в театрах и на концертах. Иногда пойти куда-нибудь в театр именно потому неприятно, сказал он, что там чувствуешь не столько силу искусства, сколько дыхание смерти. Но людей в этом возрасте подобное не пугает, они упорно покупают билеты и собирают баллы. Они уверены, что лишь так смогут успешно бороться с невыносимой скукой, которую испытывают день за днем.
Со скукой, которая порождена тем, что впереди еще масса времени, но для разумного действия этого времени давно уже мало, или их стало слишком мало. Физически мало — потому что у них полно болезней, чувствительность к циклонам, к пыльце, после какой-нибудь проведенной вне дома ночи так стреляет в спине, что неделями приходится мазаться всякими скверно пахнущими кремами, и вообще без небольшой аптечки они из квартиры не могут выйти; или психически мало — потому что нет уже у них настроения испытывать искренний интерес к миру. Они не перестают напоминать себе и другим, как и чем баловала их судьба, и каждый уик-энд отправляются поглазеть на какое-нибудь архитектурное сооружение или природное чудо — хотя, если бы что-то действительно затрагивало их сердца, они бы тихо радовались, что живы, а не лезли бы из кожи, не мельтешили бы, доказывая, что вот они какие бодрые и энергичные.
Развлечениями и уходом за телом будут они заполнять оставшееся им время. Будут придирчиво искать, лучше которого из своих ровесников они выглядят, жалеть тех, кого жизнь не пощадила, и радоваться, что к ним-то судьба точно была благосклонна, что они совсем не так выглядят, как могли бы выглядеть в этом возрасте, хотя — черта с два. Если повезет, они еще подивятся живости и энергии детей, а через них смогут почувствовать, что такое жизнь, и, конечно, после временного восторга от внуков, начинают понимать, что их жизнь — уже в общем-то не жизнь. Нет, на этот последний круг соперничества я не хочу записываться.
Он помолчал.
Встречи с друзьями — тоже ведь для проформы, никому особенно это не нужно, заговорил он снова, грустно глядя перед собой, и он — один из них, что бы он ни делал, и если кто-нибудь из приятелей заговорит о такой встрече, то и его упомянет как одного из участников этого никому не нужного мероприятия. У каждого тут какая-то роль, закрепившаяся за ним за много лет: кто-то — шутник, кто-то — большой фантазер, кто-то не может не прихвастнуть, кто-то хорошо жарит мясо, другой готовит гуляш, еще кто-то — человек хорошо информированный, и можно продолжать и продолжать, словно это какая-то пьеса без финала, на которую у тебя бесплатный билет, и она действительно никак не хочет кончаться, затягивается на весь вечер, а то и на ночь. Женщины давно утратили свой прежний блеск, и, когда смотришь на них, нет в тебе былого чувства, что ради любой ты бы выхватил меч, пошел бы на любые испытания, только чтобы она была твоей, — ни один из мужчин уже такого не чувствует, а потому даже самые простые инстинкты не добавляют энергии в общение. И сидят они над отброшенными мечами, безоружные, без страстей и эмоций, без цели и воли, пустые и невозмутимые, словно приверженцы какой-нибудь восточной религии, различие только в том, что исходную волю в них сменило упрямство, и с этим упрямством они стараются надолго угнездиться в той части мира, которая поближе, и балласт их присутствия распределяется и на детей, и на сослуживцев, и на предметы, которые им принадлежат.
Неправда, что женщина все почувствует. Сколько их, таких женщин, которые топчутся в кухне: воскресный день, как можно предположить, начало месяца, потому что такое обычно происходит в начале месяца (хотя иногда бывает, что, например, десятого числа, потому что любовница или любовник заявили тебе: самое позднее — до десятого, или ты меня больше не увидишь), и готовят обед. Вот и обед готов, гороховый суп, хорошо, что есть замороженные продукты и гороховый суп можно варить хоть осенью, хоть летом, и картофельное пюре, какое-нибудь мясо, может, индейка. В то время, когда все это произошло, была популярна индейка. Она как раз собирается сказать, пора за стол, и тут муж приходит в кухню и говорит: я в эту сумку сложил самое необходимое. И показывает сумку (женщина даже не смотрит, надо что-то там сделать с газом, то ли выключить, то ли прикрутить), сумку, с которой дети обычно ходили на экскурсию. Он говорит: в общем, я ухожу. Тогда женщина возле плиты оглядывается, но не вскрикивает, не разражается рыданиями, только говорит: ты что, и не пообедаешь даже? Мужчина смотрит на нее: он думал, она устроит сцену, и не понимает, что с этой женщиной, неужели она настолько бесчувственна, неужели их брак для нее ничего не значил? Что ж, хорошо, что он уходит туда, где его любят. Так он думает, хотя женщина прекрасно понимает, что происходит, она машинально сказала фразу, которую и так сказала бы, если б муж собирался после обеда уйти на часок-другой по какому-нибудь делу.
Неправда, что это можно почувствовать. Часто это просто в глаза бросается, все вокруг всё знают, кое-кто даже уже намекал, а она все равно ни о чем не подозревает. Разве что если это где-то будет написано, черным по белому, или сказано. Какое-нибудь письмо, эсэмэска, случайно услышанный телефонный разговор. И все становится таким незначительным, все, кроме этого, поэтому незачем говорить о чем бы то ни было, скажем, о том, в какой стране я живу, хотя живу я в такой стране, что с утра до вечера можно перечислять грехи и преступления, которые в этой стране происходили и происходят. Но я не хотела говорить о людях, которые, злоупотребляя служебной властью, разворовывают общее достояние и издают законы, которые полезны только им самим или тем, кто на них похож. Не интересовало меня, в том кругу, к которому я отношусь по рождению, сколько процентов живут в полной нищете, сколько сейчас лишаются работы, чтобы окончательно потерять свою нишу на рынке рабочей силы и прозябать без работы и чтобы в конце концов, в результате нездорового образа жизни, их прикончила какая-нибудь тяжелая болезнь. Я считала смехотворными всякие свары, которые то и дело вспыхивали на службе. Кого это интересует, я тоже утратила ощущение тех
