одолевают странные ощущения. Не плохие, нет, скорее… своеобразные. В Бруклине мелочь вроде этой определенно привела бы к очередной перепалке между родителями. Неужели он действительно начинает лучше понимать маму?
Отец скрывается внутри, а я устраиваюсь поудобнее, скрестив ноги, и начинаю строчить сообщение Леону, как привык делать на этой неделе всякий раз, когда у меня случается перерыв. У безработной звезды «Флэш-Фэйм», больше не занятой спасением человечества, масса свободного времени.
«Не хочешь заехать сегодня вечером?» – пишет Леон.
Ни секунды не задумываясь, я решаю, что да, мне бы очень хотелось сегодня к нему заглянуть. Мы чаще встречаемся у него дома, в основном из-за того, что его спальня намного больше моей. Нам приходится держать дверь открытой – и все же наивность его родителей просто восхитительна, – но я особо не распространялся перед своими родителями о Леоне, хотя они, очевидно, и так всё знают (в конце концов, папа с мамой ведь не слепые). Пригласить его к нам домой означало бы нарваться на серьезный разговор. Мама чувствовала бы себя крайне неловко, но пригласила бы Леона остаться на ужин, где градус общей неловкости взлетел бы до небес.
Встречаться у него дома гораздо спокойнее. Я быстро набираю ответ:
«Я сегодня ужинаю с родителями, ничего? Но потом обязательно позвоню».
Есть что-то очень приятное в том, каким обыденным сейчас стало наше общение. Все так просто – и при этом кажется, что иначе и быть не может. Конечно, всякий раз, когда я вижу Леона, между нами вспыхивает пламя страсти с неизменными жадными поцелуями и объятиями. Но в то же самое время глубоко внутри меня сидит старая, уставшая от жизни бабулька, которой просто нравится быть с ним рядом, смотреть фильмы и заниматься прочей ерундой.
На крыльце появляется отец, и на долю секунды кажется, что сейчас он махнет рукой, приглашая меня зайти внутрь, поскольку получил от мамы отказ. Как ни странно, папа направляется ко мне. Вслед за ним из дома выходит мама и тоже идет к машине. Я вылезаю и перебираюсь на заднее сиденье, и вот мы уже едем на совместный отдых впервые с тех пор, как здесь оказались.
– «Teкс-Meкс»? – предлагает отец.
Мы киваем в знак согласия и через несколько минут оказываемся в ближайшем ресторане; перед отцом на столе материализуется гигантский бокал с «Маргаритой», а я довольствуюсь не менее внушительным блюдом с чипсами.
– Это так мило, – вздыхает мама, наверное, уже четвертый раз за вечер.
Я выпрямляюсь, мой взгляд с подозрением мечется между родителями.
– В чем дело? – осторожно осведомляюсь я.
– Ну, помнишь того терапевта, с которым я общаюсь по интернету? – спрашивает мама. Я утвердительно киваю. – В общем, мы… я имею в виду нас с твоим папой, нашли такого специалиста, который занимается… проблемами в отношениях.
– Ой. Хм. А что не так с вашими отношениями? – спрашиваю я, хотя кому, как не мне, знать ответ.
– Думаю, ты и сам понимаешь, – вздыхает папа. – Мы учимся – примерно на шестнадцать лет позже, чем должны были, – разруливать возникающие между нами конфликты. Видишь ли, мы с твоей мамой очень разные. Мы по-своему на все реагируем, и теперь нам нужно понять, в чем заключаются наши различия.
– Да уж, – улыбаюсь я. – Вы очень разные.
– Очень, – соглашается мама, прежде чем отпить папиной «Маргариты». – И сейчас мы начали понимать, как сильно это тебя задевало. Обычно ты убегал вниз к Деб, закрывался в своей комнате, слушал музыку или выкладывал свои ролики на «Флэше». Мы надеялись, что наши ссоры не слишком тебя затрагивают.
– Вообще-то затрагивали.
– Нам следовало это понять, – сокрушается мама. – Ты зря пытался разруливать наши проблемы. Это наш крест, и нам с ним жить. При поддержке специалиста, разумеется.
Я обхожу вокруг стола и сжимаю их обоих в объятиях. Я видел, как это тяжело – обращаться к кому-то за помощью, с тех пор как мама под надзором специалистов начала бороться со своими паническими атаками. Но еще я знаю, насколько лучше она стала себя после этого чувствовать.
Люди никогда окончательно не сломлены, иначе терапевты не могли бы им помогать. Однако если рядом окажется человек, способный хоть немного облегчить им жизнь, они станут немного счастливее.
– Я люблю вас, ребята. И рад, что вам есть с кем обсудить свои проблемы.
Сажусь обратно на свое место и вновь принимаюсь поедать чипсы, когда вдруг вижу, как ко мне по столу придвигают небольшую кассету.
– Что это? – удивленно спрашиваю я.
– Ее подарил мне твой отец после нашего первого свидания. То был конец девяностых, поэтому, пусть я и была в восторге – ни один из моих бойфрендов в школе ни разу мне ничего не дарил, – мне тогда не на чем было ее проигрывать.
– Качество, наверное, ужасное. Я записывал песни с радио – раньше это можно было запросто сделать, – но мы бы хотели, чтобы она пополнила твою коллекцию.
Я открываю подкассетник и вижу внутри простую белую кассету с нарисованным на ней сердечком. При виде этого зрелища мое сердце радостно екает, а сам подарок заставляет вспомнить о Леоне.
– Возможно, подарить кассету человеку, который тебе нравится, – хороший знак, – продолжает мама, и с каждым словом ее улыбка становится все шире. – Если ты понимаешь, о чем я.
– Ты не хочешь поговорить о Леоне? – невинно спрашивает отец.
– Знаешь, нам стоит пригласить его на ужин, – не унимается мама. – Какая еда ему нравится?
– Боже мой, – восклицаю я. – Стоп! Ребята, вы меня смущаете.
– Такая у нас работа, – ухмыляется мама, беря отца под локоть.
После ужина родители решают пойти в кино. Я отказываюсь, мол, собирался сегодня вечером повидаться с Кэт и Леоном. По этой причине после того, как мы все до отвала объелись энчиладами [37], мама с папой высаживают меня по нужному адресу.
Я стою у входной двери Такеров и жду, когда задние фонари «Короллы» исчезнут в конце улицы. Мое сердце бешено колотится, я достаю телефон и звоню Леону.
– О, привет, ты едешь? – радостно спрашивает он.
– Нет, – говорю я, взглянув на его входную дверь. – Я уже возле твоего дома. И у меня к тебе есть предложение.
Ночной холод пробирается своими щупальцами под мой вязаный свитер, а я этому только рад. Давненько я уже не испытывал настоящего холода.
– Мои родители уехали в кино. – Тишина в телефоне кажется оглушающей. – Я хочу сказать, что у меня дома никого нет.
– Я понял, о чем ты. Шагай на задний двор. Сейчас выйду.
Волнение накатывает на меня, словно прибой, и каждая клеточка тела стонет от предвкушения. Когда я выхожу на задний двор, Леон уже стоит там, и яркий лунный свет серебрит его кожу.
Он не выпускает меня из объятий, пока мы кружим по лесной тропинке между нашими домами. Я вспоминаю, как Леон спас меня от репортеров в первый день нашего переезда, как элегантно раскачивался потом вместе со мной на качелях и каким мне
