легким ароматом духов. — Как там Клава? Не заездила ее ребятня?
— Нет, не успела. А ты по-прежнему в издательстве?
— По-прежнему, милый. Теперь уж до пенсии.
— Глядя на тебя, разве можно думать о пенсии?
— Льстишь, как всегда?
Лена учтиво кивнула Чуклаеву, протянув ему свою белую руку.
— Будьте как дома, пожалуйста. Не стесняйтесь! Ты, Иван, не очень рассердишься, если я убегу сейчас — у нас сдача сегодня одной книженции? Главный изворчится, просил пораньше прибежать — график! Но я постараюсь как можно скорее закончить все дела и прибегу!
— Прибегу… — пробасил Аким. — Такси заранее закажи.
— Закажу, закажу!
Говоря о своих делах, расспрашивая о Клаве, Лена между тем поставила нам на стол уйму закусок, поднос с рюмками и фужерами, несколько бутылок на всякий вкус — от английского тройного джина и старого шотландского виски до «Зверобоя».
На прощанье она погрозила пальцем с розовым ноготком своему добродушному великану.
— Не переборщай! Смотри тут за ним, Иван! — и ласково улыбнулась Чуклаеву. — Извините меня. Работа!
Да, Лена все та же, быстрая, неугомонная, элегантная. Пожалуй, только одна седая прядка появилась в ее прическе.
А может, модница Лена сама подкрасила волосы?
Аким же изменился заметно. Погрузнел, прежде непослушная густая шевелюра его, не умещавшаяся под пилотку, хоть наш ротный парикмахер Уварыч то и дело подстригал его до несчастного ежика, теперь поредела, поникла. Сетка морщин легла у его добрых внимательных глаз.
Когда мы выпили по первой чарке, закусили и неловкая, сумбурная горячность первых минут встречи стала входить в русло спокойной, неторопливой беседы, Аким неожиданно поднялся.
— Очень вовремя вы пожаловали, друзья. Сегодня приезжает мой старик. Коллега еще с женой должен подойти. Так что принимайте душ и на боковую, чтоб к вечеру у вас силенки были и настроение веселое…
— Какой душ, какой сон? — заартачился было я. — Все бока в вагоне отлежали.
Но Аким и слушать не хотел.
— Знаем мы вагонные сны. Небось часов в пять проводница из-под вас уже простыни выдергивала?
Аким проводил нас в кабинет, принес легкие покрывала, пару подушек и простыни.
— Одному — диван, другому — кресло! А я, братцы мои, еду в аэропорт за стариком. Спите спокойно…
Он успел разобрать кресло-кровать, поставил на журнальный столик пепельницу, задернул окно тяжелой портьерой. Портьера сразу задышала, заходила легкими волнами.
На удивление, уснул я быстро и открыл глаза, когда за стенкой кабинета уже слышались приглушенные голоса.
Я взглянул на диван: Чуклаева не было. Умывшись, вышел в гостиную — Петр Лукич, тщательно выбритый, с аккуратно расчесанными, напомаженными волосами, чинно сидел напротив тщедушного старика, который буквально тонул в кресле.
— Знакомься, Ваня, — сказал Аким. — Отец мой, как и ты, провинциальный житель. Никак не хочет к нам в Москву.
Я подошел и, присев рядом на стул, назвал свое имя. Старик же неторопливо, с достоинством поднялся с кресла, и я встал, стараясь быть пониже, протянул ему руку.
— Иван Аркадьевич Панькин.
— Лаврентий Миронович, — старик неожиданно сильно стиснул мою вялую ладонь.
— Ну-с, молодой человек, поведайте, как живет нынче сельская школа? Ваш покорный слуга в свое время тоже успел потрудиться на ниве народного просвещения. Правда, скоро гражданская война на фронт бросила…
Как хорошо, что у людей есть общие цели и интересы! Лаврентий Миронович внимательно слушал меня, хотя я не сразу нашел то, что могло в первую очередь интересовать его в современной школе. Начал с условий, со здания, с внешних атрибутов, а он сразу быка за рога.
— А нет у вас перекоса, батенька, в программах — сельские ребята почему-то все в город мчатся, а?
Меня, литератора, коммуниста, фронтовика, всегда мучила эта проблема. Но я, видно по своей привязанности к литературе, переоценивал ее возможности.
— Думаю, есть такой перекос, Лаврентий Миронович. Мало пробуждаем в школе любовь к просторам земным, к труду на земле.
— Так-то оно так, Иван Аркадьевич, да, думаю, все это надо конкретизировать, разобраться, что к чему. В городе тебе и электронные машины, и телеуправление, и всякие автоматы, поточные линии. И на селе сейчас техники много. Да все равно молодежь-то стремится в город. Ну а чтоб девушка захотела, скажем, дояркой или там свинаркой стать…
— Да, да… — согласился я. — Проблема очень сложная.
— В комплексе, брат, вопрос надо брать. В комплексе…
В дверях гостиной показалась пунцовая, разгоревшаяся Лена, наделив нас всех обворожительной улыбкой, поманила пальцем Лаврентия Мироновича.
— Иду, иду, Ленок…
Старик бодро вскочил с кресла и, потирая руки, ушел за хозяйкой на кухню. Он вроде и выпрямился на глазах, оживился и помолодел.
Аким, широко и добродушно улыбаясь, с нескрываемой нежностью к отцу пояснил:
— Опять какое-то необыкновенное блюдо к ужину затеяли, отец — большой любитель этих дел. Сам ничего не ест, а угощать и готовить любит…
— Отец у вас, Аким Лаврентьевич, молодцом, — поддакнул Чуклаев. — Сколько ему? Лет семьдесят набежало?
— Семьдесят?! Да ему нынче осенью восемьдесят стукнет!
— Не может быть?
— Еще как может!
Аким начал вспоминать отцовские рассказы о гражданской войне. Оказывается, его старик служил в Чапаевской дивизии. Раненый, однажды попал в руки белых, но счастье не оставило его. Был расстрелян — сутки пролежал без сознания на телах убитых бойцов, чуть припорошенный землей, а затем какая-то сердобольная старушка башкирка притащила его к себе в избу, спрятала в подпол, выходила травами да снадобьями.
Мы разместились за столом в гостиной, Лена наполнила наши рюмки водкой, собиралась налить в свою и в фужер Лаврентия Мироновича сухого вина, но в это время зазвенел звонок. Вскоре в прихожей раздались оживленные голоса. В гостиную с достоинством, не спеша вошли высокий мужчина с холеным лицом преуспевающего артиста и полная, со смелым взглядом женщина в парике, имитирующем густую, черную с проседью шевелюру. Оба в дорогих, пригнанных по фигурам костюмах. На нем — цвета мутной озерной волны, на ней — цвета янтаря, с броскими отворотами и карманами, сверкающей стальной строчкой на рукавах, с глубоким вырезом на груди.
Аким стал нас знакомить. Женщина окинула всех веселым игривым взглядом, протягивая пухлую ручку с крупными перстнями.
— Клара Горжанская.
Мы бережно прикасались к ее пахнувшим розами пальчикам, боясь сжать их, столько было на них сверкающих камнями перстней. Потом пожимали вялую руку ее мужа.
Аким с Леной, извинившись, покинули нас.
— Ну, сознавайтесь, кто из вас владелец апостола Петра? — весело и просто спросила нас Клара, будто мы ее давнишние друзья.
— Был Иван Аркадьевич, теперь Петр Лукич, — ответил я без запинки, как ученик в классе.
— Меня интересует только сегодняшний владелец, — сказала Клара, и бриллиант перстня засверкал искрами у
