им энергией.
– Мы будем летать ночью.
– Но это невозможно.
– Мы будем это делать.
– Но, месье Мермоз…
– Мы сделаем это.
Четырнадцатого апреля утром он взлетает с аэродрома Буэнос-Айреса в направлении Монтевидео. Там заправляется и летит дальше. Солнце робко уходит за горизонт, а он летит. Становится темно, а он летит. Теряются все ориентиры, земля исчезает, облака полностью закрывают звезды. А он летит.
Механик Коллено молча сидит в передней кабине. Рев моторов и свист ветра не очень способствуют разговорам при полете. Они уже привыкли общаться жестами.
Несколько дней назад Мермоз спросил его, хочет ли он быть его механиком.
– Естественно, месье Мермоз.
– Мы полетим ночью…
– Да, месье Мермоз.
– Мы опробуем ночной перелет, чтобы потом ввести его на нашей линии.
– Мне кажется это замечательным, месье Мермоз.
– Это будет практически вслепую.
– Я слепо доверяю вам, месье Мермоз.
До тех пор по ночам летали только военные летчики, да и то изредка, в специальных целях. Никто не дерзал устанавливать регулярную линию с ночными перелетами. Технически это невозможно. Технически мозг – это плоть, мечты не существуют.
Эти двое врываются в ночь. Идет дождь. Кабины «Бреге» по-прежнему открытые. Несмотря на верхнее крыло биплана, что служит им крышей, от воды, налетающей шквалами, они вымокают до нитки, а единственная зацепка – луна – то и дело скрывается. Мермоз с безграничной верой смотрит на компас. Летать ночью – это вопрос веры. Если подведет мотор, садиться придется вслепую, так что шансы разбиться насмерть многократно возрастают. Ему не хочется об этом думать, ведь каждая преодоленная миля – победа.
Добравшись, по своим прикидкам, до аэродрома Порто-Алегре, они различают внизу огоньки и делают круг, чтобы на земле их заметили и зажгли огни на посадочной полосе: дюжину заполненных дровами бочек из-под бензина по обеим сторонам полосы, что прочерчивают факельную дорогу.
Через двадцать три часа после вылета из Буэнос-Айреса они завершают перелет в Бразилию. Промерзшие до костей, усталые донельзя. Мермоз – торжествуя, а Коллено – молча, с серьезностью малых мира сего.
Словно торнадо, врывается Мермоз в офис аэродрома: с его одежды течет, вода капает на ковер, но он шумит, требуя связи с Монтодраном.
– В Тулузе уже очень поздно, месье, – снисходительно замечает сотрудник, не поднимая глаз от своей приходно-расходной книги и не переставая заносить туда карандашом какие-то цифры.
– Поздно? – Он опускает тяжелый кулак на стойку, и все ящички с формулярами подпрыгивают. – Немедленно свяжите меня с месье Дора.
Не проходит и минуты, как он уже на связи с Монтодраном.
– Первый ночной перелет на бразильской линии завершен, месье Дора! Ночная линия – это успех!
С другой стороны – тишина, прерываемая только потрескиванием и шумами на проложенном по дну моря кабеле. Наконец доносится обычный нейтральный голос Дора:
– Завершите двадцать без единого происшествия, и вот тогда уже можно будет говорить об успехе.
Мермоз гнет свою линию. Каждую неделю делает он ночной перелет, выигрывая в доставке почты почти сутки. Взлетает и приземляется четыре недели подряд без единого инцидента. Дора день за днем следит за этой эпопеей из своего кабинета в Монтодране. Мермоз звонит в Тулузу в любое время дня или ночи, и на другом конце линии неизменно отвечает месье Дора. И Мермоз задается вопросом: есть ли у директора хоть намек на личную жизнь?
Коллеги из других компаний, пристально следящие за всем, что делает «Аэропосталь» и горя желанием перехватить доставку почты по воздуху, считают абсурдом ее попытки сделать регулярными ночные полеты. Ночи бывают ясными, но столь же обычны и облачные, когда теряются все ориентиры, когда единственное, что остается, – это компас, а при аварии сесть в темноте становится невозможно. Газета «Вечер» публикует довольно жесткую статью за авторством аргентинского летчика-ветерана, утверждающего, что летать по ночам – самоубийство.
Однажды, когда Мермоз входит в столовую для летчиков на аэродроме в Пачеко, летчик-ветеран Кведильяк идет ему навстречу.
– Невозможно летать ночью, Мермоз.
– Невозможно? А я вот летаю.
– Но это ж самоубийство. Это просто безумие! Ты нас всех ставишь под удар.
– Ночные полеты будут добровольными.
Пилот, собаку съевший на африканской линии, за спиной которого и вынужденные посадки в пустыне, и поломки в Испании, и десятки пролетов над Пиренеями, смотрит на него с едва сдерживаемым раздражением.
– Если будешь летать ты… как же мы, все остальные, сможем отказаться?
Мермоз пожимает плечами. Это уже не его проблема.
Они смотрят друг другу в глаза, ни один не отводит взгляда. Кведильяк вздыхает.
– Но откуда взялся этот каприз?
И тут раздражение перепрыгивает на другую сторону. Вены на шее Мермоза вздуваются.
– Каприз? Я для тебя – безумец с капризами?
Кведильяк теряет дар речи перед яростью шефа пилотов.
– Нет, это не каприз, Кведильяк. Наш чертов долг – доставлять эти письма получателям в наименьшие сроки. Не можем мы терять по ночам то, что выигрываем днем. У нас уже тысячи часов налета за плечами, мы знаем этот маршрут как облупленные, и я уверен, что с допуском на разумную безопасность это возможно. Риски, конечно, есть. Мы же летчики! Если кому-то хочется иметь безопасную работу, пусть переучится на флориста. Вы хотите быть флористом, Кведильяк?
