Корнеплодова. Евтихий, сиди и молчи.
Сироткин. Понимаю. Потому, что он устарел, да? Допустим. Это бывает. В этом нет ничего особенно ужасного. Не всем же быть классиками. Ну, а потом?
Корнеплодова. Прекратим этот разговор.
Сироткин. Как угодно.
Корнеплодова. Факт тот, что Евтихий Корнеплодов широко известен.
Корнеплодов. Мое имя печатается под всеми некрологами.
Вера. На четвертом месте от конца.
Корнеплодова. Если хотите знать!
Сироткин. Вы ставите вопрос слишком формально. Даже бюрократически.
Корнеплодова. Нам нужен здоровый бюрократизм. И не ваше дело оценивать творчество Евтихия Федоровича.
Сироткин. Да ведь творчества-то никакого нет.
Корнеплодов. Про это знает Союз писателей, в котором я состою со дня его основания. Да кто вы такой? Я буду звонить вашему начальству в главное управление.
Сироткин. Хоть в Совет Министров.
Корнеплодова. Евтихий, не горячись. Андрей Степанович, пейте водку, закусывайте.
Сироткин. Нет уж. Благодарствуйте. Очень сожалею, что пришел по вашему приглашению.
Корнеплодова. Ну ладно. Так как же будет с участком?
Сироткин. А так: вы утверждаете, что товарищ Корнеплодов писатель. А я этого не знаю. Так предъявите членский билет Союза писателей, я приложу его к вашему заявлению и перешлю по начальству. Пусть оно решает, давать вам участок или не давать. А меня – оставьте в покое.
Корнеплодова. Да? Превосходно. Больше ничего не надо. Жалует царь, да не жалует псарь. Надеюсь, с вашим начальством мы легко договоримся. Евтихий, предъяви гражданину свой членский билет.
Корнеплодов ищет нервно.
Посмотри у себя на письменном столе среди рукописей.
Корнеплодов уходит.
Видите, какой рассеянный, как Бальзак.
Сироткин. Это не важно. Билет вы можете прислать мне завтра.
Корнеплодова. Подождите. Сейчас он найдет. Ну, что?
Корнеплодов (входит). Нигде нету.
Корнеплодова. В ящиках искал? В старых пиджаках искал?
Корнеплодов. Всюду.
Корнеплодова. Неужели потерял?
Сироткин. Одним словом, я пойду, а вы потом пришлите.
Корнеплодова. А участок за это время не уплывет?
Сироткин. Не знаю. Желающих много. Счастливо оставаться.
Корнеплодова. Вас сейчас отвезет на машине ветеринар.
Сироткин. Не трудитесь. Я и пешком дойду. (Уходит.)
Корнеплодова. Окончил МГУ. Интересуется литературой. Не пьет водки. Отказался от машины. Это что-то непонятное. Ох, как бы мы не опоздали. Ты слышал? Желающих много. Надо перерыть весь дом.
Вера. Может быть, членский билет забыли на даче?
Корнеплодова. Видишь, до чего довело твое головотяпство. Если участок уплывет, я тебе этого никогда не прощу.
Корнеплодов. В крайнем случае возьмем в союзе дубликат.
Корнеплодова. В крайнем случае! Размазня. Бальзак! Ветеринар! Где он там? Пусть хватает машину и гонит на дачу. Постой. Я сама поеду. (Одевается поспешно.)
Звонит телефон.
Алло! Откуда? Из бюро выступлений? Ах, нет, мы сейчас все очень заняты. У нас неприятность. Потом, потом! (Вешает трубку.) Ну что ж вы стоите? Я поеду на дачу, а вы здесь ищите. Ищите все. Слышите? А то участок фукнет. До чего мы докатились, вы подумайте только. Когда Лев Толстой покупал самарское имение, у него никто не требовал членский билет Союза писателей. (Надевает шляпу.) Бред!
Занавес.
Там же. Кабинет Корнеплодова. Вера и Надя.
Надя (ходит). «Весну печатью ледяной скрепили поздние морозы, не пахнет воздух молодой лимонным запахом мимозы». А у нас в квартире все вверх дном, как во время кораблекрушения. Ну что, нашли наконец этот знаменитый членский билет?
Вера. Не нашли.
Надя. Что же теперь будет?
Вера. Ничего не будет. Выдадут в союзе дубликат, и дело с концом. Отойди от света. Не всякая пустота прозрачна.
Надя. Господи, почему у нас все такие злые!
Звонит телефон.
Вера. Алло! Его нет дома, он на заседании.
Надя. Почему у нас все с утра до вечера читают рукописи? Ты читаешь. Мама читает. Твой ветеринар читает. При чем здесь ветеринар? Ветеринары должны лечить животных, а не читать рукописи.
Вера. За чтение рукописей отцу деньги платят.
Надя. Так пусть папа и читает.
Вера. Не разорваться же ему, в самом деле. Между прочим, но мешало бы и тебе тоже читать рукописи. Мы не справляемся.
Надя. Я в этом ничего не понимаю.
Вера. И понимать нечего. Ты читаешь рукопись – роман или повесть, рассказываешь содержание маме, мама пишет отзыв, а отец посылает его в издательство, в какую-нибудь секцию или комиссию. Чем больше прочтем печатных листов, тем больше дадут денег. Даже можно, собственно, и не читать все подряд, а кое-где только перелистывать.
Надя. И за это нам платят деньги?
Вера. Даже довольно большие.
Надя. Жаль, я раньше не знала. А я думала, что это вы так себе перелистываете, для собственного удовольствия. Я бы сама не прочь. Да времени нет, надо готовиться к экзаменам. Скучно мы живем, Верка. Рукописи, с утра до вечера телефон звонит. Вечно какие-то совершенно непонятные для меня дела. Какие-то нужные люди. И папа. Он известный писатель, а когда меня ребята в институте спрашивают, что он пишет, я не знаю, что им отвечать. Говорю – работает. А узнать у него самого как-то неловко. Я его, признаться, немного побаиваюсь. Вера, ты не знаешь, что он пишет?
Вера. Понятия не имею.
Надя. Это неладно. Где мама?
Вера. Поехала за дубликатом.
Надя. Дубликат, конторское слово! Какая хлопотливая жизнь! Вечно что-нибудь. Теперь этот юбилей затеяли.
Вера. Но мы затеяли, а общественность хочет отметить пятидесятилетие нашего отца, известного писателя.
Надя. Ты со мной разговариваешь совершенно как мать. Будто я не вижу, как у нас все стараются. Для чего все это? Ужасная скука. Вера, возможно, я скоро выйду замуж.
Вера. Давно пора.
Надя. Ни за что не догадаешься за кого. За Мишу Бурьянова. Удивлена?
Вера. Вот уж ничуть. С его стороны было бы довольно глупо, если бы он на тебе не женился. Да, кроме того, это его прямая обязанность.
Надя. Вера, что ты говоришь! Я ничего не понимаю. Почему… обязанность?
Вера. А как же? Мы его все время материально поддерживали, пока он учился. Теперь всячески вытягиваем его повесть. И будь уверена, папа добьется, что ее напечатают.
Надя. Но я не понимаю, зачем надо вытягивать? У Миши очень хорошая повесть. Он мне рассказывал сюжет. Прекрасная, очень современная вещь.
Вера. Провинциалка, сразу видно, что ты у бабушки на даче воспитывалась. Ты еще в таком телячьем возрасте, когда у тебя все хорошее, все прекрасное. А повесть так себе. Таких повестей мы читаем в месяц тысяч на пять. Так что не обольщайся.
Надя. То, что ты говоришь, ужасно и несправедливо.
Вера. Нет, это справедливо, хотя и не так уж ужасно, как тебе кажется. Имей в виду, что твой Миша совсем не дурак. Быть зятем Корнеплодова – о, это, знаешь ли…
Надя. Ты говоришь страшные вещи. Это неправда. Он совсем не такой.
Вера. Да ты не волнуйся. Ты, конечно, не красавица, но далеко и не дурнушка. Ты молоденькая, смазливенькая, с образованием. Это не может не нравиться. Я не сомневаюсь, что он совершенно искренне в тебя влюблен. У него губа не дура.
Звонит телефон.
Алло. Он на редсовете. (Наде.) Он тебе сделал предложение?
Надя. Нет, ты, положительно, стала разговаривать как мама. Уже давно никто никому не делает предложения.
Вера. А что же делают?
Надя. Будто ты сама не знаешь. Гуляют. Рассказывают друг другу о своей жизни, о детстве, о переживаниях. Строят планы. Ты знаешь, Вера, я так ужасно волнуюсь. А то, что ты мне сказала, – это пошлая ерунда. Сегодня мы с ним три часа ездили в метро по всем станциям. Мама говорит, что он чем-то напоминает нашего папку в молодости. Правда, он красивый?
Вера. Ничего не скажешь. Хорош. Вы будете вполне приличная пара. Если ты его, конечно, будешь держать в руках. Такого парня надо крепко держать в руках. А в целом – я тебе завидую.
Надя. Твой ветеринар тоже хорошенький. В нем есть много симпатии. Только ты слишком строго его держишь.
Вера. Он оказался лапша. От него никакой пользы для дома. Мы его поддерживали, вытягивали, помогли ему закончить дипломную работу, а он все чем-то недоволен, все что-то о себе воображает. Вообще я разочарована.
