«братство людское». Русское, бескрайнее…
Не верил ни в Бога, ни в Черта.
Ни в Советскую власть.
Верил… В какую-то особую Мужицкую Совесть!
Только «мужиков» среди пестрого, хваткого, лебезящего перед ним народа признавал мало.
А если и говорил про кого: «Это настоящий, паря… Это мужик!» — То, как правило, разуверялся быстро, злобно. Казалось, даже с удовлетворением.
Ивана старший брат учил жестоко, не брезгуя палкой.
Провел через рабфак, через Томский университет. Подсказал кому надо, что парень с такой головой должен быть при настоящем деле.
Взяли Логинова инструктором в молодежный отдел.
Когда появился Корсаков, то месяца через два нагрянула на хозяйство Александра Дмитриевича невиданная ревизия. С московскими старыми финансистами, с железными следователями, с латышами-чекистами. Сам Александр Кириллович вызывал старшего Логинова к себе раза два.
Открылось крупное — даже по сибирским масштабам! — хищение. Даже для бывалых «золотишников» дело было невиданное.
Брату грозил расстрел.
Разве что партизанство в гражданскую войну? Да орден Красного Знамени, который он надевал по праздникам, могли отвести смертный приговор?
Брат решительно отмел все подозрения от младшего! От Ивана!
«Брат ничего не знал! Ничего от его денег не имел… А кто имели, сам напишу. Поименно».
Список был длинный.
Народ сочувствовал братьям. Александра Дмитриевича все равно любили за широту, своеволие, за хриплый его бас.
А то, что баб своих одаривал — это дело мужское, кавалерское! «Ну, а сам в одной «сталинке» проходил десяток лет» — все видели.
А Иван-то, младший, беднее самого бедного студента жил.
Это тоже было известно всем.
Старшего Логинова не брали под арест — таков был приказ Корсакова. Две ночи и еще полдня сидели они вдвоем с Корсаковым. Над последними, полными показаниями «великого бухгалтера».
Когда Александр Дмитриевич вернулся в их, с братом, не слишком чистую комнату, не стал отвечать ни на какие вопросы.
Часа два сидел с поникшей головой…
— Мужик! — неожиданно тихо, даже печально — словно подведя черту своей жизни, — сказал он. — Иди к нему. Возьмет.
— Как это?! После всего?
— Слово дал.
Иван понял, что всю жизнь старший брат считал себя — единственной совестью… Единственным мерилом рода человеческого.
Правил краем, как хотел! Кого жалел — из переселенных, высланных, раскулаченных, — того поднимал! От кого толк видел, — то и «звезда во лбу»!
Кого презирал, но терпел. Отговорка — «всем есть надо»!
Но до сегодняшнего дня не знал Александр Дмитриевич Логинов человека, которого мог бы поставить над самим собой. Во всей житейской ладности.
— И откуда он эту… Нашу тонкость? Бухгалтерскую? Может знать?! — пожал плечами старший Логинов. — Ученый прямо! Все московские знаменитости — тьфу перед ним! А он как будто у самого Второва служил?! Кожей… Кожей надо влезть! Во все наши поры! Да в тайнички.
— А он… И служил! У Второва! — выпалил Иван.
— Как?! — громыхнул, не поверив своим ушам, Александр. — Да он же… Комиссар! Граф какой-то…
— У нас-то… Его анкету лучше знают! — простодушно улыбнулся Иван.
Александр вскочил… От ярости он готов был проломить башку своему дураку-брату.
— Да ты что же раньше… Не сказал? Что молчал?
И тут же сник, отбросил костыль. Ушел на свою несвежую кровать.
— Когда… Суд? — после паузы спросил Иван.
Брат не ответил.
— А что… Мне?
— Я же сказал! Возьмет он тебя к себе. Слово дал.
— Он же меня… Не знает!
— Узнает! Мы делами-то моими, поди, часа три занимались. А потом… Все… О России говорили. О людишках… О тебе — тоже!
— Ты ему сказал… Что на гражданской ногу потерял? И как атамана Семенова брал?
— Я ему говорил, — медленно, раздельно ответил старший Логинов. — Что есть… У меня брат… Что выросли мы, отца-матери не помня. Все, на что я в России надеюсь, это на таких, как ты… Уж если ты рядом со мной мизинца не запачкал! Рубля не попросил… А их через мои руки многие тыщи проходили… То, значит, есть… Еще! Есть Святая российская совесть… Чистота природная. Ангельская! «Вот возьми его! — говорю — и начни жизнь с такими! А я — не смог!»
.рат отвернулся к стене и лежал молча. Так тихо, что не было слышно даже его дыхания.
— Я же… Коммунист… — неуверенно ответил Иван. — Какая там «ангельская чистота»? Не те слова! Братуня! Мы… это… Должны… Искупить?!
— Бабы у меня… обстроены! — не поворачиваясь к нему, жестко, как бы подбивая итог жизни, продолжил Александр Дмитриевич. — Те, кого любил! А на других шалав… — Он выругался и плюнул через плечо.
Иван подошел к кровати. Хотел посмотреть брату в лицо, но тот был как каменный.
— К отцу-матери на могилу сходи. Передай — скоро буду, — еле слышно приказал старший. — Сюда не возвращайся. Переезжай в общежитие. Тебе там койка выделена. С завтрашнего дня.
— А что ты… Будешь делать?
— А я пить буду! Три дня!
Иван без сил, но зло ударил его по плечу, но тот словно и не заметил этого.
— Завтра к девяти выходи на службу. Прямо к Александру Кирилловичу. Он все знает.
— Да суд-то… Когда? — закричал Иван.
— Узнаешь! — запахнулся в шинель старший брат. — Иди! Я теперь спать буду. Мне три дня — не спать!
Это был уже приказ. Иван не мог ослушаться…
Он пошел было к двери.
— Вещи-то свои все… Собери? Ишь, разбросался. Книжки… Книжки особо! Перевяжи, чтоб не растерялись!
Он наверняка слышал, как Иван возился с немудреными своими вещами… Как складывал книжки в фанерный ящик, как перевязывал бечевкой.
Когда Иван подошел к двери, то задержался.
— Есть-то… Что будешь? Купить тебе чего…
— Подойди! Попрощаемся, — так же, не поворачивая головы, сказал старший брат.
Ванька упал на него, обнимал-литое, тяжелое, как будто каменное тело.
— Не реви! — тихо, сдержавшись, сказал Александр Дмитриевич. — Не баба! Не перед кем мне ответ держать! Нет над русским человеком Бога! Был! Да какой-то пряничный!
