водопроводчики и даже «мужики-крестьяне Новоторжского уезда». Очень тронут. А интеллигенция — не очень меня любит, знаете ли! Нет-нет, да и уловишь эдакий взгляд стрелоподобный, испепеляющий и вопрошающий: «Ты чего хочешь делать, чорт?»
А я — молчу. И ежели в упор спрашивают — тоже молчу, т. е. говорю: «Чего же мне делать? Лечиться мне надобно!» — «Да ведь вас вылечили?» — «А мне понравилось, я еще хочу лечиться!» — «Но вот вы пьете вино и курите?» — «А это мне тоже всегда нравилось».
Дорогой Александр Валентинович — все-таки скажу Вам, что Россия — хорошая сторона и Вам бы тоже сюда? Серьезно?
Напишите, если захочется: СПБ., Кронверкский, 23, кв. 10.
Кланяюсь всему дому Вашему и обнимаю Вас.
29 марта [11 апреля] 1914, Сестрорецк.
Уважаемый г. Нечаев!
Стихи Ваши получены на Капри и скоро будут в моих руках, здесь. Очень благодарен Вам за книгу; прочитав ее — напишу Вам о своих впечатлениях.
Будьте здоровы!
11 или 12 [24 или 25] мая 1914, Петербург.
Дорогой Василий Иванович!
Прежде всего — примите горячую мою благодарность за книжку о шаманстве, — чрезвычайно интересная вещь, прочитал — не отрываясь, нашел в ней много ценного для себя. Поверьте, что говорю это отнюдь не ради комплиментов, — зачем бы комплименты?
«Сибирский сборник»? Господин редакционный комитет! Конечно, будет так, как Вы решите, но — на мой взгляд — Вы напрасно отказываетесь осуществить эту добрую затею! Напрасно! Если Вы находите, что подбор материалов не удался Вам — поработайте еще.
Мою роль в этом деле я считаю пассивной до поры, пока не получу статью о культурных задачах и потребностях Сибири. Только с точки зрения этой статьи я мог бы более или менее верно оценить материал сборщика, — его пригодность, его соответствие общему тону и смыслу статьи. Ведь известное психологическое соответствие должно быть, оно — неизбежно, не так ли? Ну, вот: имей я в руках эту статью, я бы знал, что делать, выступать же пред Вами в роли чисто литературного критика и оценщика присланного материала — это не моя роль, как я думаю, это Вы сами сделаете не хуже меня. Да и сделали, в сущности.
Между «сибирским» и «русским» человеком есть какая-то разница, я очень ее чувствую, но — не могу уловить, уложить в слова достаточно ясные. Статья помогла бы мне в этом, я бы попробовал написать маленькое предисловие, выясняющее внутренний, социально-психологический смысл сборника, послал бы это предисловие на усмотрение Ваше и на Вашу критику, и, таким образом, дело у нас наладилось бы.
Что Вы на это скажете, комитет?
А Гребенщиков начинает писать все лучше и лучше! Добрый путь!
Кланяюсь, жму руку, еще раз — спасибо за книгу!
Не отвечал столь долго потому, что угнетен делами и до последних дней оседлости не имел, а вел жизнь кочевую и терял адреса.
Если будете близко гнилых мест питерских, — надеюсь — увидимся?
7 [20] июня 1914, Мустамяки.
Глубокоуважаемый Георгий Валентинович!
По предложению А. И. Чхенкели мною посланы Вам рукописи Власа Триадзе, посылка идет через Stokholm. Рукописи получены мною с Капри в том порядке, как они были оставлены мне автором, и, таким образом, слухи о приключении, якобы испытанном этими рукописями, — безусловно выдуманы.
Вот я живу в России, а чувствую себя на чужой стороне — как это ни странно! Вы и представить себе не можете’, до чего здесь все изменилось к худу и добру, а куда больше — не знаю, не понимаю!
Шестеро штукатуров, которые мажут дом, где я живу, по вечерам беседуют со мною, превосходно и ядовито критикуя Думу, Малиновского, суд над адвокатами, закон 9-го ноября, а один из них — безносый, милостию Венеры — говорит: «Ожидалось, что Дума будет для земли нашей прожектором, освещать грязь и темноту будет, а в нее наложили гнилушек, подобно как в старый сарай».
А банковский служащий, бывший с. — д, очень положительно заявляет: «Интеллигентный человек не может, — мало того — не должен жить иначе, как на 500 р. в месяц».
Друюй — внушает окружающим: «Мудрейший человек современности— Максим Ковалевский, это он пророчески предсказал, что наша революция совпадет с религиозной реформацией». Тоже — с.-д.!
Все это страшно интересно, но порою — жутко немножко. Резко и очень к лучшему изменился тип рабочего, — с каким напряжением учатся люди, как стойко выносят «неудобства русской жизни». Даже судебный следователь, и тот сказал мне: «Огромнейшую работу совершает на Руси пролетариат, и духовный рост его просто — сказочен».
Вообще — в этой области — все радует и удивляет. А вот — в литературе, в журналистике—творится нечто отчаянное, идет процесс духовного разложения, растет цинизм, и все какие-то полумертвые. Рабочие очень ждут Вашу книгу. Жалуются — нечего читать! Брошюра — не в чести. Сильно развился критицизм и скептическое отношение к «интеллигенту», — это последнее обещает не мало плохого в будущем, как мне кажется.
Процесс адвокатов весьма возбуждает общество. Сегодня вынесут им обвинительный вердикт, это вызовет некоторые события, кажется, весьма интересные.
До свидания, Георгий Валентинович, желаю Вам доброго здоровья!
Сердечный поклон супруге Вашей.
Мустамяки,
Финляндской ж. д.,
Via Stokholm.
7/VI. 14.
26 июля [8 августа] 1914, Мустамяки.
На-днях читал Ваши стихи разным людям, почти всем они очень понравились, это меня крайне обрадовало. 5 стих[отворений] под общим заголовком «Лето» будут напечатаны в «Современном] мире», июль. Ваш адрес я сообщил редакции. Вот Вы, дорогой мой, выходите на широкую дорогу, теперь Вас будут читать десятки тысяч людей — берегите себя, любите свою душу свободной, учитесь у всех — не подражайте никому. Слушайте всякие советы — делайте по-своему.
Приятно знать, что Вам более не нравится Клычков и что Вы читаете Пушкина, — этот испортить Вас не может, но может обогатить. Посмотрите, как широк диапазон его интереса к жизни, как много он охватил на земле, ему равно доступны и русская сказка и «Скупой рыцарь», Борис Годунов и работник Балда, — вот как нужно брать жизнь!
Ваш «Георгий» — прекрасная вещь, это очень русское, очень народное, как и «Богородица». Но — будьте строже к себе, не многословьте, нужно, чтоб в стихах не было бородавок. Не
