висело опустошение, и весь пейзаж напоминал военный репортаж из блокадного города. Эти люди каждый день здесь живут, думал я, глядя на исчезавших за поворотом, в подворотнях, дверях магазина прохожих, включал передачу, трогался с места. Я здесь ненадолго.
У консульства, приземистого двухэтажного здания, обнесенного железным забором, уже стояли люди. Закутанные в выцветшие тряпки женщины и мужчины, некоторые – с пластиковыми пакетами из ALDI и LIDL в руках, такими странными здесь, в этой стране. У высокой девушки в шубе и белой шапочке был даже KaDeWe – она стояла в хвосте очереди, собиралась, видимо, получить визу для очередного шопинг-тура. На верхушке ворот замигал оранжевый проблесковый маячок, створка двинулась вправо – охранник увидел меня и пропустил. Заезжая, я увидел пожилого мужчину в шапке-ушанке, размахивавшего анкетой и пытавшегося пройти в ворота вместе с моей машиной. Рослый парень в камуфляже загородил ему дорогу и тяжелой рукой в перчатке показывал на очередь.
Ворота закрылись, я вышел из машины и остановился выкурить первую за сегодня сигарету. По эту сторону ворот мне всегда было спокойнее. Отсюда я наблюдал людей, стоявших в очереди, заполнявших анкеты, выпрашивавших право ступить на территорию моей страны.
– Мы передвигаемся по Евросоюзу свободно, можем так же свободно въезжать в Америку, Израиль… Безотносительно дипломатических правил – почему бы жителям, например, стран СНГ не дать то же право? Ведь то, что есть сейчас, напрочь перечеркивает все демократические принципы, все понятия о равенстве, – говорил я когда-то Манфреду, и Манфред, мой университетский куратор, усмехался, отпивая вино:
– Во-первых, в дипломатии нет никакого равенства. И почти никаких демократических принципов. Отношения стран между собой нельзя рассматривать в отрыве от дипломатических правил – они подчиняются этим правилам от и до. В том, что тебе рассказывают на лекциях, есть суть и есть фасад. Суть нужно понять, а фасад – заучить.
– Зачем?
– Чтобы потом ретранслировать его в нужное время в нужном месте. Ты хорошо сказал о равных правах. Это – тот фасад, о котором ты можешь при случае рассказывать. А суть в том, что каждый человек для нас – не человек, а представитель определенного государства, с которым у нас определенные отношения. И потом, – он сделал еще глоток, поставил бокал и посмотрел куда-то вдаль, – может, тебе когда-нибудь повезет поработать в одной из стран советского блока, и ты поймешь, что далеко не всем людям, которые хотят посетить Европу, стоит это разрешать…
Манфред оказался пророком – через несколько лет меня назначили в Белоруссию. И даже теперь, когда функции посольства радикально поменялись, – даже теперь я понимаю, насколько он прав.
В кабинете меня уже ждала секретарша Алина – раскладывала горы писем в уже вскрытых конвертах, ровняла стопку только что принесенных газет. На Алине были деловой жакет, юбка и порнографические сапоги на высоченной шпильке из белого кожзаменителя с застежками, усыпанными стразами. Раньше я делал замечания, объясняя, что диппредставительство самой большой страны Евросоюза – это не бордель. Алина кивала, но в ее глазах я читал удивление. А однажды я уронил при ней на пол ручку, она полезла под стол поднимать, и там, под столом, я пригнул ее, ухватил за волосы, и все получилось почти как в моем сегодняшнем сне, только гораздо прозаичнее. После этого я примерно раз в неделю ронял в ее присутствии что-нибудь под стол, она с готовностью туда лезла, а потом набивалась на свидание. Я отговаривался, но на сапоги махнул рукой. К тому же Алина была расторопной, вежливой и неплохо говорила по-немецки.
– Доброе утро, господин Варсемиак! – Она все еще с трудом выговаривала мое имя. – Вот почта сегодняшняя, газеты… И еще девочки вам отложили несколько анкет, спорные случаи, чтобы вы посмотрели.
– Спасибо, Алина! Принеси, пожалуйста, кофе.
– Двойной?
– Да, двойной.
– Вы не выспались, господин Варсемиак? – Она улыбнулась, миндалевидные глаза сверкнули. Я знаю взгляд таких глаз – с их обладательницами обычно можно вытворять всякие штучки.
– Нет, Алина, все в порядке. Спасибо.
Она ушла, поцокивая шпильками, я остался один. У нас не принято было закрывать двери кабинетов, так что я тоже оставил мою открытой – видел в проеме удаляющийся белый коридор с развешанными по стенам репродукциями. Быстро поперекидывал сложенные вдвое газеты, фото на первой странице Bild показалось мне очень знакомым. Словно я видел это лицо недавно и вместе с тем давно – но сонный туман еще витал в моей голове, а заголовки остались на второй половине сложенной газеты – и я отодвинул стопку в сторону. Я редко читал прессу, даже Bild, единственную немецкую газету, которая еще не загнулась, хотя ее тираж был уже не больше двадцати тысяч. У меня есть айпад, я читаю блоги. Я здесь ненадолго.
В папке «Входящие» лежали спорные анкеты, я придвинул их к себе. Лицо на первой же показалось знакомым – с фотографии на меня смотрел стриженный в кружок парень с длинным носом и глубоко сидящими хитрыми глазами. Этот торговал машинами, гонял их в Германию. На вечеринке, организованной сотрудниками Института Гёте, он пытался продать мне новый «Опель-Астра», только что из Китая. Я объяснял, что у меня есть служебная машина, но он не отставал.
– То служебная, а эта будет ваша личная. Понимаете разницу? – ухмылялся он.
– Я здесь ненадолго. И я не люблю «Опель», – возражал я, отворачиваясь, но он снова меня ловил.
– Не любите? Хорошо. А что любите? Я вам что хотите пригоню…
Теперь его анкета лежала передо мной – парень хотел учиться в Германии. К анкете прилагалась копия приглашения на экзамен и свидетельство о зачислении на факультет классической филологии. Все понятно: на такой факультет нет конкурса, туда берут всех, а парень просто решил получить вид на жительство, чтобы свободно ездить и гнать машины – от самого Владивостока, через полстраны – к польской границе, и дальше в Германию. Я чиркнул «отказать» и взял следующую анкету. Кажется, это та девушка в шапочке, с пакетом KaDeWe. В истории упоминалось, что она очень часто въезжала в страну и всегда возвращалась, в приложенных документах ничто не указывало на спорность. Вошла Алина, поставила передо мной чашку кофе, и я попросил ее вызвать сотрудницу, которая обрабатывала анкету.
– Господин Варсемиак, чуть не забыла: приходил мужчина, гражданин Германии… – Миндалевидные глаза Алины снова блеснули. Они всегда блестели при словах «гражданин Германии». – Сказал, ему надо срочно с вами поговорить. Я велела прийти попозже.
– По какому поводу?
– Сказал, по личному. Мол, вы знакомы…
– Если еще раз придет, попробуй все-таки узнать. И, пожалуйста, записывай имена. Давай
