жанр. А вы пишите песни так, будто не было последних лет 40 в музыке. Это такая игра?
– Да нет, я так всегда пел, у меня отец бард.
– То есть… Вы это абсолютно серьёзно?
– Да.
Они в молчании уставились друг на друга. Саша снова искал выхода из бесконечного октагона:
– Разве нельзя просто продолжать традицию? Разве надо всё время иронично переосмыслять?
– А зачем зрителям приходить на ваш концерт, если всё это уже было сыгранно?
– Ну. Наверное, бард-музыка немного устаревшая. И я бы хотел осмыслить её по-другому. Мои новые песни, наверное, про это. Так что – приходите на мой концерт. – Саша неловко улыбнулся. Тамара внимательно смотрела на него. Саша продолжил:
– Мне кажется, каждый может играть, как хочет. Никто не должен ограничивать творчество. Даже если оно кому-то не нравится.
– А если вы напишите песню про человека, а она ему не понравится, вы будете её исполнять?
– Ну, если она его не оскорбляет напрямую…
– А если оскорбляет?
– Наверное, не буду играть.
– А если это ваша лучшая песня?
– Я, наверное, не буду её исполнять.
– А если это не песня? А документальный фильм?
– Что за?..
– Простите, Александр. Наверное, последний вопрос был не к месту. Спасибо вам за интервью.
– Простите, мы как-то недоговорили…
– Не переживайте, я узнала всё, что мне нужно. Счёт уже оплачен. До свидания.
– А сейчас – слышишь?
– Я говорю, что за херня, Алина!
– Что случилось?
– Это ты настояла на интервью?
– Что?
– … это ты настояла на инте?…
– А что случилось-то? Всё плохо прошло?
– Она меня всё время спрашивала про эту афишу.
– Мне сказали, что спросят про творчество. И что можно будет анонсировать твой концерт в Москве. Ты сказал про концерт-то?
– Да! Но там вообще ни к месту…
– Я попрошу указать в статье ссылку на концерт.
– Никакой статьи не будет!
– Что? Саш. Я так долго этого интервью добивалась.
– Она намекала на Ксюшу!
– Что?
– Почему я запретил публиковать про себя фильм.
– Серьёзно?
– Она намекала!
– А ты не придумал?
– Алин! Она сказала: «а что, если про вас снимут плохой докфильм, вы его запретите?»
– Бля.
– Я выглядел полным идиотом. Я не хотел этих интервью.
– Саш. Не надо…
– Ты что не могла, узнать заранее?
– Саша.
– Я бы не пошёл…
– Да я с работы почти уже уволилась ради тебя! Я всё время на тебя…
– Ладно. Ладно!
– Блин, Саш, зачем ты мне так …
– Прости. Не плачь!
– Блядь. Саша, ну прости, ну я не знала.
– Прости. Успокойся.
– Я хотела как лучше…
– Ты где? Я приеду.
– Не надо! Я просто хотела что-то хорошее… Просто что-то…
– Алин.
– Я не хотела тебе…
– Алин!
– Я не специально же!..
– Алин. Я люблю тебя.
– Я же не…
Пауза.
– Алин?
Пауза.
– Я тоже, Саш.
Просыпались в одной и той же позе, солнечные сплетенье, не разобрать, где чей позвонок. Щиколотка, колени, простыни, подушки. Одеяла, пальцы, солнце по комнате. Смотрели друг в друга, дышали в плечо. Доброе утро. Доброе. Шла в душ, а он всегда долёживал пять минуточек. Варил кофе. Лилась вода за стеной, а он делал самый вкусный завтрак на Земле. Яичницу с сыром, соевый соус – больше любила она. Овсянку с бананом и мёдом – больше любил он. Он всегда не доедал в яичнице белок, и она подцепляла его вилкой и доедала за него, а кофе всегда чуть-чуть убегал. Его чашка – фиолетовая с фестиваля в Поволжске. Её – прозрачная, с очертанием Вологодских церквей. Подарок от слушательницы. С первого выездного концерта, который она ему организовала. Затопляла город белым до самых крыш и крестов. И она всегда недопивала свой с молоком, и оставляла на столе, а он свой чёрный допивал всегда. И на голове её высилось его скрученное полотенце, и она была в его рубашке, и они молча смотрели в окно, а там уже была весна. Он хотел сохранить эти завтраки. Сложить в отдельную папку каждый кухонный файл. Заархивировать.
Потом сушила свои длинные тёмные волосы в прихожей у зеркала, а он направлял фен, ввёл за расчёской, и они улыбались друг другу сквозь гул и жар. Густая горячая река её волос. Он так любил запустить руки в эту горячую реку. Потом она красилась, а он рассылал встречу в ВК на ближайший концерт. И говорил имя-фамилию последнего до лимита: Казанцева Ира. И она повторяла – Казанцева Ира! И он слал ей это имя в сообщения, чтобы она доделала рассылку на работе в обед, и это был их пароль на день. Казанцева Ира. Виктория Буянцева. Артур Городец. Пермь, Екатеринбург, Челябинск. Перечитать их переписку после – каждое утро – новый человек. Каким было утро имени Иры из Екб? Или Артура из Перми? Наименовали своё счастье по дням в честь далёких людей. Он хотел сохранить их.
Затем шли от дома к метро в чёрной толпе. Рука об руку, шаг в шаг. И был локоть, утроба кармана, молчание двоих. И у метро по негласной команде поворачивались друг к другу, и короткий взгляд – до вечера, и поцелуй – до вечера, и люблю – до вечера, и он отпускал её – в метро, толпу, на работу, и смотрел, как она исчезает за поворотом. И только тогда шёл домой. Он всегда провожал её взглядом, пока не исчезнет. Словно держал навесу, доносил до самого турникета, стеклянных дверей. Словно взгляд мог её сберечь. Он хотел сохранить их.
Дома он лежал, пил чай, смотрел в потолок под гул соседского телевизора, ходил по квартире, бренчал на гитаре, чиркал в блокноте, заметках айфона, рассылал встречи, курил, рассматривал петли из дыма. Открывал шкаф и с удивлением смотрел на её вещи. В ванной – на две зубные щётки, что в недоумении уставились друг на друга. Находил её бычок по длинней с призраком помады и ждал. День делился на сочные серые ломти. «Доехала, всё окей» – остаток утра. Застилал кровать и аккуратно допивал её кофе, освобождал Вологду от наводнения. «И тебе приятного)» – обедал, мыл голову, брился – это с двенадцати до первых сумерек. «Выезжаю, там встретимся» – подъезд, до метро, пустые вагоны в центр, улочкой до клуба ёжась в пальто, зал, гримёрка, она. Привет. Привет. Давно не виделись. Обнимались в губы – чуть тайком, хоронясь от взглядов. Саундчек. Фестиваль, общая солянка из музыкантов. Он спрашивал второй микрофон у звукорежиссёра – ваш менеджер уже сказала, сейчас сделаем. У
